 |
| Правая.Ru | Илья Бражников | 07.10.2009 |
Да, скифы мы! Да, азиаты мы!
А. Блок
Ещё совсем недавно казалось, что Россия есть полюс Консерватизма, нерастраченной Традиции, в отличие от Запада, являющегося полюсом Революции и Модернизации. На это представление работали и политические события 2003−2005 гг., названные в СМИ «цветными революциями».
Но сегодня необходимо признать, что Третий Рим, Петербургская Империя и ельцинско-медведевская Российская Федерация — это три разных исторических реальности, несводимые одна к другой. Нам бы как «консерваторам» очень хотелось бы видеть их одним целым. Но действительность противоречит этому на каждом шагу. Пора признаться: наши ожидания на консервативное перерождение РФ в имперскую державу или сразу в Московское Царство ни на чем не были основаны и в ближайшее время не могут осуществиться. Нужно искать «другой мысли, другой формулы».
Мы должны заново поставить вопрос о нашей традиции. Традиционные консерваторы, как правило, игнорируют тот факт, что наряду с государственно-державной, национально-почвенной и церковно-православной традициями на Руси, с тех ещё пор, когда она называлась Великая Скуфь, всегда существовала традиция вольницы, последовательно воплощавшаяся в юродстве, в казачестве, затем в расколе, в анархизме и, наконец, в Русской Революции.
Революционное движение не было искусственно завезено в Россию из-за моря — оно было лишь в определенные ключевые моменты смешано и направлено к таким целям, которые не имели ничего общего с русскими. Иначе говоря, если название «Земля и воля» звучит совершенно по-русски, то «Народная воля» есть уже неудачный перевод с французского, а в названии «Российская Социал-Демократическая рабочая партия» ключевыми являются три иноязычных слова, выражающие интересы не российских рабочих, а мирового интернационала.
Ясно поэтому, что победа этой партии в октябре 1917 года стала поражением Русской Революции. Пусть не полным поражением и не сразу. Кое-что, вроде лево-эсеровских призывов «Вся власть Советам!» и «Земля — крестьянам!» или идеи «построения социализма в одной отдельно взятой стране», было понято верно, но всё же родовые грехи европейской социал-демократии, марксистской идеологии, коммунистического интернационала и принципа партийности были неисправимы и загубили Русскую Революцию, а вместе с ней и страну — к концу ХХ столетия. Русская Революция не удалась — это признали сразу ее лучшие поэты, такие, как Есенин и Блок. И Сталин впоследствии вынужден был в основном только исправлять ошибки этой неудавшейся революции.
В итоге победило мировое мещанство — страшный сон русской интеллигенции с момента ее зарождения.
Уже Герцен видел собственными глазами, как социальная революция во Франции поглощалась мещанством, вырождалась в него. Герцен с нетерпением ждал конца христианского мира, выродившегося в буржуазную цивилизацию: «Я, как настоящий скиф, с радостью вижу, как разваливается старый мир, и думаю, что наше призвание — возвещать ему его близкую кончину». Об этом он написал свои лучшие книги — прежде всего, «С того берега», — которые сочувственно вспоминал другой ненавистник всеевропейского «Эдема» — К. Леонтьев, во всем прочем Герцену противоречивший.
Именно в силу этого — из ненависти к мещанско-христианской Европе — Герцен становится теоретиком «русского социализма». Под ним понимается переход от сельской общины к общинному государственному строю. Характерно, что Маркс, критикуя «русский социализм» Герцена в 1-м издании «Капитала», иронически описывает его как «скифство» или «евразийство», считая его верой «в обновление Европы посредством кнута и насильственного смешения европейской и калмыцкой крови». Нельзя не признать в этой иронической, но очень точной реплике Маркса идею будущих «Скифов» Блока.
Антимещанство объединяет не только Герцена с Леонтьевым, но и Достоевского с Лениным. И вместе с тем, несмотря на то, что вся подлинно русская мысль XIX-начала ХХ вв. сплошь либо социально-революционна, либо консервативно-охранительна, и вся пропитана борьбой с мещанством, тем не менее, мещанство торжествует, и мы видим странный парадокс: охранители, ненавидя мещанство, защищают Империю, которая с каждым годом становится всё более буржуазной, а революционеры, выступая против буржуазии за счастье человечества, в итоге оказываются борцами за конечное и тотальное торжество мещанства, сами перерождаясь в буржуа — «успешных менеджеров», «бизнесменов» и «банкиров"…
Однако, те, кто отождествляет нынешнюю мировую власть банкиров непосредственно с тайной беззакония и антихристом, правы лишь отчасти, но большей частью ошибаются. Весь этот пресловутый «новый мировой порядок» есть все-таки ещё порядок, то есть эра относительного спокойствия и стабильности. Пусть кажущегося спокойствия, нарушаемого «атаками террористов», и кажущейся стабильности, то и дело меняющейся на «кризис», но всё же «банкиры», по определению, не могут желать хаоса. Им нужны в первую очередь, их спокойствие, их стабильность, гарантия, что с их капиталами ничего не случится при любом раскладе. Своё благополучие они ставят выше благополучия всего остального мира. Это буржуа в последней степени. В этом они консервативны, в этом их самое уязвимое место. Они именно европейцы, люди Запада (конечно, плоть от плоти той Европы, что сменила христианскую цивилизацию в XVI—XVII вв.) — это плод встречи европейского мещанства и мутировавшего еврейства.
Смешно думать, в духе конспирологии, что несколько еврейских семейств, бежав из Хазарии, постепенно, столетие за столетием порабощали Европу банковским процентом, оставаясь при этом евреями. Конечно, они давно мутировали вместе с европейцами, и в чертах лиц нынешних Ротшильдов порой уже трудно найти семитские черты. Либерально-мещанский строй — это именно иудео-христианский синтез, это последнее слово Европы в истории. На этом слове она замолчала в середине XIX столетия, бросив все свои силы на поддержание именно этого порядка. Европейские социалисты, утратив пассионарность, также постепенно слились с этим мещанским строем — именно за это их метко критиковали и Герцен, и Леонтьев, и Ленин. Слово реального социализма прозвучало в 1917 году из России — и это вовсе не случайно.
Н.А. Бердяев писал: «У русских отсутствуют буржуазные добродетели. Именно добродетели, столь ценимые Западной Европой. Буржуазные же пороки у русских есть, именно пороки, которые таковыми и сознаются. Слова «буржуа», «Буржуазный» в России носили порицательный характер, в то время как на Западе эти слова означали почтенное общественное положение». С этим нельзя не согласиться. И совершенно очевидно, что если у русских именно так обстоит с «буржуазностью» на личном уровне, то буржуазный общественный строй в России станет суммой индивидуальных «пороков», помноженной несколько раз на саму себя.
Буржуазный общественный строй, будучи, что совершенно очевидно, наихудшим из возможных, в Европе имеет некоторые преимущества в виде реально действующих институтов демократии и общественного мнения, или морали. Пресловутая «политкорректность» тоже не с неба свалилась на Европу — это плод ее многовекового развития. Однако, в России нет и не может быть даже призрака европейских «буржуазных добродетелей». Попытки их искусственного насаждения — как со стороны власти и так называемых «российских демократов», так и — признаем это! — со стороны гламурных лощёных консерваторов — местами смехотворны, местами притворны, а большей частью — тошнотворны.
Единство России не в преемственности государственной власти (которая нарушена в феврале 1917 г. и не восстановлена). Единство России — в преемственности внутренней свободы, не противоречащей внешнему принуждению, и даже напротив — с необходимостью предполагающей его. Россия сегодня — это всё то же дикое поле с семенами новой мировой тотальности, которые степной ветер далеко разносит по Русскому полю и в конце концов сдует, снесёт совсем — к чёртовой матери, породившей эти чёрные плевелы. И от этого вихря, который снова закружит «ветер ледяных равнин», земля содрогнётся…
Кто-то говорит: мы устали. Усталость снимается сном. Но это уловка: сон грозит перерасти в летаргию. Поэтому Спящую надо будить. Быть может, ещё несколько месяцев этого тяжёлого сна — и Спящая проснётся. И то, что случится вслед за этим, произойдёт с неизбежностью…
Буржуазно-либеральный порядок нам только снится. Ничто нас не связывает с ним. Он рассыплется и «слиняет», как у Розанова, в три, а может, и в «два дня» — когда налетит наш старый знакомый —
Ветер обнаженных плоскогорий,
Ветер тундр, полесий и поморий,
Черный ветер ледяных равнин,
Ветер смут, побоищ и погромов,
Медных зорь, багровых окоемов,
Красных туч и пламенных годин.
Этот ветер был нам верным другом
На распутьях всех лихих дорог:
Сотни лет мы шли навстречу вьюгам
С юга вдаль — на северо-восток…
Почему не спали, шли? Почему не сидели на месте? Возможно оттого, что, как писал тот же Бердяев, «Русский народ в глубоких явлениях своего духа — наименее мещанский из народов. Наименее прикованный к ограниченным формам быта. Наименее дорожащий установленными формами жизни». Сегодня же нас пытаются приковать к формам жизни, установленным не для нас и не здесь — к порядку, который нам органически чужд, к порядку «ничто». Нас привязывают к этому сну, насильно удерживают в нём, но, как только он кончится, все кажущиеся столь нерасторжимыми кредитно-финансовые цепи распадутся без следа. Ordus Novarum, будучи окончательно введён, не просуществует в России и двух дней.
Европа враждебна к России — но именно потому, что Россия неустойчива, непостоянна, не может успокоиться и уснуть, провалившись в либерально-потребительскую летаргию. То ли в силу молодости, то ли дикости, то ли от избытка даров и слишком глубокого усвоения христианства. Европа опасается, что Россия вновь бросит всю свою мощь на разрушение того порядка, который Европа создавала несколько веков, вновь ввергнет мир в хаос, как в октябре 1917 года. Европа боится русской непредсказуемости. Она именно консервативна в отношении России, она пытается «удерживать» ее известными ей способами, но, конечно, не знает, как.
Русские никогда не примут либеральный порядок, и, как только придёт время и это станет возможным, восстанут против него — во имя порядка более «справедливого», более отвечающего истине православия, которое у русских не в голове, а в крови.
Христианство — это несомненно первая и главная революционная сила в истории. Это самое радикальное отвержение власти мира сего. А это значит, что любая земная сила может быть отождествлена с порядком князем мира сего и свергнута, опрокинута в Революцию.
Россия — зона вечной нестабильности, как бы ни пытались убедить в обратном кремлевские политтехнологи своих «западных партнеров». Она и останется такой — вплоть до светлого дня: последнего Откровения, мировой Революции, Второго пришествия Христова.
Третий Рим — это Русская Революция. Пока существует ядерная Россия, космическая Россия, наконец, спортивная Россия — рекордная и победная, — мир не может быть спокоен. Ведь это наш последний классический поэт сказал: «И Вечный бой! Покой нам только снится!.. Степная кобылица несется вскачь…» «Да, скифы мы! Да, азиаты мы!» Несется вскачь степная кобылица — и пусть дрожит Старая Европа, пусть трясется Новый свет: Русская ракета летит быстро, как стрела скифа, и бьет точно в цель, как огненный меч херувима. Апокалипсис? Да, Апокалипсис! Если нет другого пути, чтобы уничтожить мир ничто, мир кредитного рабства.
Антихрист — не первый революционер (Тютчев ошибался). Первый революционер — тот Ангел, которого видели жены-мироносицы, пришедшие ко гробнице Христа: И вот, сделалось великое землетрясение, ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем (Матф. 28:2). По-латыни же это место звучит ещё яснее: et ecce terraemotus factus est magnus angelus enim Domini descendit de caelo et accedens revolvit lapidem et sedebat super eum. Ангел, отвалив камень и открыв вход в гробницу, совершает первую христианскую революцию. В греческом это же действие (???) имеет «апокалиптические» коннотации.
Антихрист — первый мещанин, потому что это он скажет: «Мир и безопасность». Это он попытается завалить вход в пещеру, откуда дует резкий, освежающий ветер и бьет свет нового мира. Это он будет склонять к обманчивому смертно-уютному покою теплохладности, в то время как Господь завещал всем нам быть или холодными, или горячими.
Будем же и теми и другими: горячими сердцем, холодными умом — как революционеры, как русские, как православные христиане. Но не те христиане, что нынче «миссионерствуют» и параллельно учат, как не любить свою Родину. «Религиозным самозванцами», присвоившими себе имя Христово, называл их в своем итоговом тексте хорошо знавший изнутри этот тип Владимир Соловьев, писавший: «И в давние времена христианство кому было непонятно, кому ненавистно; но сделать его отвратительным и смертельно скучным — это лишь теперь удалось».
А потому — будем хотя бы как те христиане, что описаны у Гоголя и недавно удачно выведены на экран Владимиром Бортко. Гоголь в «Тарасе Бульбе» создал романтический миф о казаках — прямых наследниках исторических скифов. Гоголевские казаки — это настоящие «хищники», но русские и православные; это архаический мужской военный союз, открыто противостоящий «куртуазно-мещанской» европейской цивилизации в лице панской Польши. Гоголевские казаки — как бы носители иного христианства, которое порождает не торгово-мещанскую цивилизацию, основанную на страхе перед ничто, но особую рыцарскую культуру и готовность в любой момент к жертве.
При этом казаки ещё и борются за свою свободу. Казаки — носители раннего, «дикого», первобытного христианства — несомненно революционного по отношению к буржуазному миропорядку — да и с империей их может примирить, по Гоголю и Бортко, разве что фигура почитаемого ими православного Русского Царя. При этом историческая Петербургская Империя, претендующая на роль европейской державы, как известно, боролась с казачеством, постоянно ограничивая его в правах — вплоть до ликвидации запорожцев указом Екатерины Второй.
Поэтому — говорим сегодня мы — не буржуазная (пусть даже «национальная») империя, и уж тем более не «федеративная республика».
Но —
Социалистическое Отечество.
Советское Царство.
Свободное Служение.
Иерархическое Братство.
Почвенное Скифство.
Всё это мы называем: Русский Монархический Социализм.
