Русская линия / Библиотека периодической печати / Нужны не резкие суждения, а понимание и покаяние (часть 3)

Правовые последствия отречения
1. Временное правительство — Верховная власть

Великий князь Михаил Александрович

По оценке депутата Н.В. Савича Великий князь своим актом «передавал как бы всю власть целиком Временному правительству, делал его совершенно независимым от Думы, освобождал его от необходимости какого-либо с ней общения и сотрудничества в деле управления страной. Текст Государя вводил у нас не только конституционное, но и парламентарное правление, текст В.К. Михаила, написанный лицами, приглашенными для того Временным правительством, вводил режим „самодержавной“ олигархии, передавал полноту власти небольшому числу лиц, ни перед кем не ответственных, ни на какие реальные силы в стране не опирающихся..» (1).

Данное замечание Савича весьма точно, поскольку отмечает характерную черту сложившейся власти Временного правительства. Сразу же после прекращения сессии Государственной думы (по указу Государя от 26 февраля 1917 г.), ее сеньорен-конвент (Совет старейшин или Президиум) принял решение «не расходится, депутатам оставаться на своих местах». Сеньорен-конвент имел право, позволявшее ему сохранять легальный статус — он мог действовать на постоянной основе, даже в перерыве между сессиями. От лица сеньорен-конвента стал действовать Временный комитет Государственной Думы, образованный на частном совещании ее депутатов в полуциркульном зале Таврического дворца днем 27 февраля 1918 г. С фразы депутата — члена кадетской фракции и члена «Прогрессивного блока» Н.В. Некрасова — «у нас теперь власти нет, а потому необходимо ее создать», фактически началось формирование новой политической модели управления. Наиболее простым путем стало бы создание нового правительства с полномочиями «ответственного министерства», о чем представители сеньорен-конвента (Родзянко, Некрасов, Савич, И.И. Дмитрюков) прежде вели переговоры с Великим князем Михаилом Александровичем и с председателем Совета министров князем Голицыным. Эти переговоры повлияли, в частности, на издание «Манифеста Великих Князей». Но данный вариант был отклонен Государем, еще надеявшимся в те дни (27−28 февраля) на возможность оперативного подавления «беспорядков в столице» (с этой целью в Петроград с «чрезвычайными полномочиями» направлялся генерал-адъютант Н.И. Иванов) (2).

Наиболее радикальные действия, во время частного совещания 27 февраля, предлагались представителем Петроградского Совета В.И. Дзюбинским: или стать верховной властью сеньорен-конвенту, или, игнорируя указ Государя о перерыве сессии, объявить Думу Учредительным собранием. Однако и эти предложения были отвергнуты. По мнению Родзянко «председателю Государственной Думы оставить Государственную Думу без главы, приняв в свои руки власть исполнительную, представлялось тоже совершенно невозможным, так как Дума была временно распущена и выбирать ему заместителя было невозможно». Член ЦК кадетской партии, князь Д.А. Шаховской внес предложение: «Раз Дума распущена, но сеньорен-конвент имеется, он может выбрать членов комитета, которым и передаст власть». Поддержанное Родзянко и большинством собравшихся на частное совещание депутатов, данное предложение стало основой для последующих действий думцев. Сразу же после голосования сеньорен-конвент сформировал Временный Исполнительный комитет Государственной Думы (12 депутатов во главе с Родзянко). Наряду с возникшим «по инициативе масс» Петроградским Советом, он стал первой властной структурой в начинавшейся «русской смуте». В выпущенной листовке комитет заявлял, что он «при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка..» От имени комитета велись переговоры с Государем. Явочным порядком Временный комитет осуществлял контроль за транспортом, продовольственным снабжением, начал формирование милиции, назначил своих комиссаров в министерства и государственные учреждения (3).

Следуя логике правопреемства, именно Временному комитету следовало взять на себя «полноту власти». Но этого сделано не было. После отречения Государя и непринятия власти Михаилом Романовым сосредоточение всех полномочий у представителей лишь одной законодательной палаты не представлялось возможным: Николай II назначал председателем правительства князя Львова, бывшего только лишь депутатом 1-й Государственной Думы, активный участник революционных событий А.И. Гучков был в тот момент членом Государственного Совета. Председатель Думы предлагал осуществить, оптимальный, по его мнению, вариант «ответственного министерства» перед Думой, как «носительницей Верховной власти», но активные сторонники этого лозунга в разгаре «борьбы с самодержавием», неожиданно отказались от него. Родзянко приводил в своих воспоминаниях целый ряд аргументов «кадетских юристов», утверждавших необходимость установления единоличной власти, не связанной с Думой: «..События, сопровождавшиеся революционными эксцессами, могли бы потребовать принятия экстраординарных мер, и необходимость в этом случае санкций Государственной Думы.., с их точки зрения, тормозила бы только планомерную деятельность Правительства, направленную к упорядочению дела войны и внутренней жизни» (4) В то же время Временный комитет не стал устраняться от назначения правительства и свой состав «первого общественного кабинета».

5 марта 1917 г. была опубликована декларация за подписью Родзянко, перечислявшая основные намерения кабинета министров во внутренней политике и объявлявшая его персональный состав. В него вошли только четверо членов Временного комитета (Н.В. Некрасов, А.И. Коновалов, А.Ф. Керенский, П.Н. Милюков). Родзянко, Шульгин, С.И. Шидловский, Дмитрюков, М.А. Караулов, В.Н. Львов, В.А. Ржевский, Н.С. Чхеидзе, на тот момент, оказались вне правительственных структур. Так, после утверждения состава кабинета можно было говорить лишь о персональной преемственности от думы, с которой считались все меньше. 10 марта 1917 г. правительство решило именоваться Временным, «впредь до установления постоянного представительства» (5)

Временное правительство утвердило за собой принцип единоличной правления, возглавив (хотя и временно) вертикаль власти, традиционно принадлежавшей одному лицу — представителю Дома Романовых. Вплоть до событий 25−26 октября 1917 г. правительство считалось носителем верховной и законодательной, и исполнительной властей, правда, в неформальном статусе «самодержавной олигархии». Но в этом была и слабость новой власти. На это обращал внимание Милюков, бывший вместе с Гучковым единственным сторонником незамедлительного принятия Престола Михаилом Романовым: «Представители. „Думы третьего июня“, в сущности, решили вопрос о судьбе монархии. Они создали положение дефективное в самом источнике, — положение, из которого должны были развиться все последующие ошибки революции. В общем сознании современников этого первого момента новая власть, созданная революцией, вела свое преемство не от актов 2 и 3 марта, а от событий 27 февраля..» «Если бы династия удержалась на троне, власть и ее престиж были бы сохранены» — отмечал Милюков в беседе с Набоковым. Вместо этого, по мнению лидера кадетской партии, власть становилась не легально прочной, а революционно созданной и революционно сменяемой.

Складывалась парадоксальная ситуация, делавшая Временное правительство заложником собственной власти. Чем больше полномочий у него формально сосредотачивалось, тем меньшей оказывалась поддержка со стороны других политических сил и структур. Легальность действий становилась в ущерб легитимности. Осенью 1917 г., в связи с очевидной тенденцией концентрации власти у одного лица (а это становилось неизбежным в условиях усугубления военного и политического кризисов), усиливалась и ответственность носителя этой власти. Керенский, становясь фактически носителем высшей гражданской и военной власти, становился и единственным в стране толкователем законов, «правовым гарантом». А это, увы, не соответствовало ни его качествам государственного деятеля, ни даже его политическому и правовому опыту (кругозор адвокатуры еще не мог гарантированно обеспечить законность каждого принимаемого решения). Это выразилось, в частности, в поспешном объявлении генерала Корнилова «мятежником» и в произвольном провозглашении в России республиканского строя.

С Милюковым соглашался и Родзянко: «..Роковая ошибка князя Львова, как председателя Совета Министров, и всех его товарищей заключалась в том, что они сразу же. не пресекли попытку поколебать вновь созданную власть, и в том, что они упорно не хотели созыва Государственной Думы, как антитезы Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, на которую, как носительницу идеи Верховной власти, правительство могло бы всегда опираться и вести борьбу с провозглашенным принципом „углубления революции“..» (6).

Тем не менее, нельзя считать представителей первого состава Временного правительства (во всяком случае) некими «узурпаторами власти», «самозваными правителями» и т. д. Их власть была временной, их деятельность была подотчетна будущему собранию, они не имели права предрешать «основных вопросов государственного строя», но принципу правопреемственности они вполне соответствовали. И этот принцип они обязаны были сохранить.

Иное дело, насколько сами представители Временного правительства оценивали «возложенную» на них единоличную власть. «Мы для Вас — Государь Император» — с такими словами обращался к министру иностранных дел П.Н. Милюкову Керенский. В первых же актах Временное правительство декларировало свои полномочия, и, не смущаясь, использовало термины характерные для революционного времени. В воззвании к «Гражданам Российского Государства», написанном членами кадетской партии Ф.Ф. Кокошкиным и М.М. Винавером 4 марта, торжественно заявлялось: «Свершилось великое. Могучим порывом русского народа низвергнут старый порядок. Родилась новая свободная Россия. Великий переворот (характерный термин. — В.Ц.) завершает долгие годы борьбы..» Далее содержалось краткое изложение противостояния «власти» и «народа» от Манифеста 17 октября 1905 г. до февраля 1917-го. Гарантом «конституционных свобод» признавалась Государственная Дума. Способ образования новой власти хорошо определялся следующими словами: «Единодушный революционный порыв народа, проникнутого сознанием важности момента, и решимость Государственной Думы создали Временное правительство, которое и считает своим священным и ответственным долгом осуществить чаяния народные и вывести на светлый путь свободного гражданского устроения..» Основная часть воззвания была посвящена обещаниям созыва Учредительного собрания, но одновременно с этим провозглашались и гарантии «установления норм, обеспечивающих всем гражданам равное, на основе всеобщего избирательного права, участие в выборах органов местного самоуправления..»

В декларации от 12 марта Временное правительство провозглашало, что к нему «перешла полнота власти» и гарантировало соблюдение правопреемственности в отношении системы управления и по финансовым обязательствам. Новая власть должна была строиться в «духе правового государства»: «..Решительно отбросив приемы управления прежней власти, угнетавшей народ (то есть бюрократические, без согласия с „общественностью“. — В.Ц.) Временное правительство видит свой долг в безостановочном осуществлении всех задач государственного управления. Проникаясь при этом духом правового государства, где права каждого твердо охраняемы и где каждый неуклонно исполняет свои обязанности, и, памятуя, что колебание основ государственного хозяйства во время войны грозило бы Отечеству неисправимыми бедствиями, Временное правительство заявляет, что оно приняло к непременному исполнению все возложенные на государственную казну при прежнем правительстве денежные обязательства..» (7).

Завершающие моменты легализации. Утверждение Сената. Новая присяга

Генерал Федор Келлер

В отношении актов Николая II и Михаила Романова необходимо было довести до конца формальную процедуру их легализации — утверждение актов Правительствующим Сенатом и принесение новой присяги. Согласно статье 38-й «Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным». Именно поэтому требовалось закрепление правового статуса актов Правительствующим Сенатом. Со стороны Сената существенных затруднений не возникало. Согласно официальному сообщению 5 марта, на заседании 1-го департамента министр юстиции Керенский передал обер-прокурору П.Б. Врасскому оба акта (в их «черновом», рабочем варианте). Далее: «рассмотрев предложенный на его обсуждение вопрос, Правительствующий Сенат определил распубликовать оба акта в „Собрании узаконений и распоряжений правительства“ и сообщить об этом указами всем подчиненным Сенату должностным лицам и правительственным местам. Оба акта приняты Сенатом для хранения на вечные времена» (8).

Правда, судя по интервью сенатора, профессора Э.Н. Берендтса, опубликованному в апреле 1922 г., во время разгоравшегося в Зарубежье конфликта вокруг самопровозглашения местоблюстительства Кириллом Владимировичем, акты Николая II и Михаила Романова были названы недействительными. «Мы все были согласны, что монарх лично за себя мог отречься от Престола, но что устранение им от Престола Наследника, хотя бы и несовершеннолетнего и передача Престола Великому князю Михаилу Александровичу — акты незаконные. Однако от мысли отказать в издании указа об отречении решено было уклониться, ибо Государь и Наследник находились в Царском Селе, в среде восставших войск, и большинство сенаторов опасалось, что признание отречения незаконным могло бы привести к избиению всей Царской фамилии..»

Несмотря на отмеченное Берендтсом спустя пять лет несоответствие актов Основным законам, заседание 5 марта завершилось четким, официальным обращением сенаторов к Керенскому: «Сенат решил издать требуемый указ (акты Государя и Великого князя. — В.Ц.) и просит Вас передать Временному правительству, что он будет поддерживать Временное правительство во всем, что будет содействовать укреплению законности в России». 9 марта 1917 г. на заседании полного состава 1-го департамента Временное правительство принесло присягу. Акты отречения от власти и принятия временной власти окончательно получили правовое оформление и юридическую силу (9).

Не была проигнорирована Временным правительством и присяга. Согласно российскому законодательству и древней православной традиции, присяга приносилась при вступлении на Престол Императора в православных приходских храмах или в «церквах исповедания». Тезисы о нарушении присяги одним лишь генералитетом (например, генералами Л.Г. Корниловым, А.И. Деникиным, контр-адмиралом А.В. Колчаком), о «борьбе за власть генералов» пока «Император молился» нельзя признать сколько-нибудь обоснованными уже потому, что присяга приносилась всеми «подданными Российской Империи мужеского пола», а не только военными или государственными служащими. Статьи 55-я, 56-я и примечание к статье 56-й отмечали: «..Верность подданства воцарившемуся Императору и законному Его Наследнику, хотя бы он и не был наименован в манифесте, утверждается всенародною присягою..», «..Каждый присягает по своей вере и закону..», «..Примечание 1. Правительствующий Сенат, напечатав клятвенное обещание по установленной форме, рассылает оное в потребном числе экземпляров ко всем вообще, как военным, так и гражданским начальствам, сообщая о том и Святейшему Синоду для сообразного с его стороны распоряжения. (А). Каждый приводится к присяге своим начальством в соборах, монастырях или приходских церквах, по удобности; находящиеся же под стражею, но еще не осужденные к лишению прав, приводятся к присяге начальством тех мест, где они содержатся. (Б). Иноверцы, где нет церкви их исповедания, приводятся к присяге в присутственном месте, при членах оного. (В). Каждый присягнувший на верность подданства, если он писать умеет, подписывает печатный лист, по коему он присягал. Листы сии в последствии доставляются от всех начальств и ведомств в Правительствующий Сенат. Примечание 2. К присяге приводятся все вообще подданные мужеского пола, достигшие двенадцатилетнего возраста, всякого чина и звания..». Подлинными «изменниками присяге» считались всегда представители революционных партий и организаций, за что они и подлежали уголовной ответственности.

При отречении принесение новой присяги было необходимо для сохранения правопреемственности. Не случайно, по настоянию В.В. Шульгина Николай II к фразе «Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены» добавил слова «принеся в том ненарушимую присягу» (3). Таким образом, передача власти Временному правительству санкционировалась Государем и призывом к принесению новой присяги.

От прежней присяги Государь своих подданных освобождал.

Новый текст присяги был составлен в нескольких вариантах. Министры клялись выполнить свой долг по обеспечению проведения выборов во Всероссийское Учредительное собрание («клянусь принять все меры для созыва в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительного собрания, передать в руки его всю полноту власти, мною совместно с другими членами правительства временно осуществляемую, и преклониться перед выраженною сим собранием народною волею об образе правления и основных законах Российского государства»). Для военнослужащих слова верности Государю и Наследнику были заменены клятвой на служение «Отечеству» («..обещаюсь перед Богом и своей совестью быть верным и неизменно преданным Российскому Государству, как своему Отечеству. Клянусь служить ему до последней капли крови, всемерно способствуя славе и процветанию Русского Государства. Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское Государство, впредь до установления образа правления волею народа при посредстве Учредительного собрания..»).

В первые же недели после отречения новая присяга была принята повсеместно. Характерную оценку отказа от присяги дал министр торговли и промышленности в последнем «царском» Совете министров князь В.Н. Шаховской, арестованный в первые дни революции вместе с другими министрами. На вопрос Керенского к нему и к бывшим министру финансов П.Л. Барку и премьеру Голицыну — «Признают ли они Временное правительство?», Шаховской ответил за всех: «Мы присягали на верность Императору Николаю II. Раз Его Величество ныне отрекся от Престола, то этим самым Он освободил нас от присяги. Поэтому я не вижу оснований для отказа признать образовавшееся новое Правительство». Голицын и Барк подкивнули одобрительно.." Тем более, совершенно необоснованно мнение о некоем «иудином предательстве», «измене присяге» генерал-лейтенанта Л.Г. Корнилова, когда им по прямому указанию Временного правительства 7 марта 1917 г. был осуществлен домашний арест Царской Семьи (а, по существу, установление ее охраны под контролем штаба Петроградского военного округа в целях защиты и от возможного самосуда со стороны взбунтовавшегося «революционного» Царскосельского гарнизона и от произвольных решений Петроградского Совета). Кроме дискредитации сражавшейся на фронте армии, заслуженных боевых генералов подобные оценки не выполняли и не выполняют. Правда, для решения конъюнктурных политических (а, отнюдь не исторических) задач по выявлению «предательской сущности Белого движения», подобная аргументация, вполне оправдана.

Примечательно, что официальная пресса, сразу же после заявления о «лишении свободы Александры Феодоровны» сообщала: «вопрос об отъезде Николая II и Александры Феодоровны в Англию решен окончательно. Ждут только выздоровления детей..» (10).

В условиях продолжающейся войны важнейшим делом становилась победа над врагом. Ради блага Родины, а, по существу, ради этой победы отрекался от Престола Государь. Ради победы он призывал своих поданных, солдат и офицеров, принести новую присягу.

2. Права Дома Романовых

После актов Николая II и его младшего брата фактически ставились под сомнение безоговорочные права на Престол у всего Дома Романовых. Последовали публичные заявления об отказе от своих прав других членов Царствующего Дома. Отказ заключался в ссылке на прецедент, созданный Михаилом Александровичем Романовым — вернуть свои права на престол только в случае их подтверждения на всенародном представительном Собрании.

Лучше всего эту позицию выразил Великий князь Николай Михайлович. В письме Керенскому он отмечал: «..Относительно прав наших и, в частности, моего на Престолонаследие я, горячо любя свою родину, всецело присоединяюсь к тем мыслям, которые выражены в акте отказа Великого князя Михаила Александровича». Развивая тезис о подчинении Временному правительству, Великий князь готов был отказаться и от собственности Императорской Фамилии: «Что касается до земель удельных, то, по моему искреннему убеждению, естественным последствием этого означенного акта эти земли должны стать общим достоянием государства».

В течение марта 1917 г. на имя Львова и Керенского поступали телеграммы от представителей Дома Романовых. Великий князь Николай Николаевич дважды утверждал о своей верности Временному правительству. В телеграмме от 9 марта 1917 г. он заявлял: «Сего числа я принял присягу на верность Отечеству и новому государственному строю. Свой долг до конца выполню, как мне повелевают совесть и принятые обязательства». В приказе по армии, получив от Николая II назначение на должность Главковерха, Великий Князь повторял основные идеи «прощального слова Государя к армии»: «Установлена власть в лице нового правительства. Для пользы нашей Родины, я, Верховный Главнокомандующий, признал ее, показав тем пример нашего воинского долга. Повелеваю всем чинам славной нашей армии и флота неуклонно повиноваться установленному правительству через своих прямых начальников. Только тогда Бог даст нам победу..»

Из «Владимировичей» (детей Владимира Александровича Романова, сына Императора Александра II) 11 марта 1917 г. телеграмму прислал Борис Владимирович: «Присягнув Временному правительству и сдав должность походного атамана.., всегда готов явиться Временному правительству». Как уже отмечалось, Кирилл Владимирович был одним из авторов «Манифеста Великих Князей» и фактически заявил о поддержке происходящих событий, приведя Гвардейский Экипаж к Таврическому дворцу 1 марта 1917 г.

«Константиновичи» (дети и внуки старшего сына Николая I Константина), — Николай, Дмитрий, Гавриил и Игорь, — приветствовали новый «режим», называя себя «свободными гражданами».

От лица «Михайловичей» (дети и внуки Михаила Николаевича, младшего сына Императора Николая I) выступил Великий князь Александр Михайлович: «От имени Великой княгини Ксении Александровны, моего и моих детей заявляю нашу полную готовность всемерно поддерживать Временное правительство». Братья Александра Михайловича великие князья Сергей и Георгий телеграфировали о своей поддержке Временного правительства.

Дальние ветви Дома Романовых также заявляли о лояльности новой власти. «Полное желание и готовность энергично поддерживать Временное правительство во славу и благо нашей дорогой Родины» выразил принц А.Г. Романовский — герцог Лейхтенбергский.

Сестра Императрицы Александры Федоровны, Великая Княгиня Елизавета Федоровна отмечала: «Признавая обязательным для всех подчинение Временному правительству, заявляю, что и со своей стороны я вполне ему подчиняюсь» (12).

Правда, подчеркнутая лояльность Временному правительству, к сожалению, не спасла великих князей, как и Царскую Семью, от последующих репрессий. Уже в 1917 г. Временное правительство, из-за опасений «контрреволюции справа», стало сужать правовой статус бывшего Царствующего Дома. Речь шла даже о лишении элементарных гражданских прав. Так, 4 июня 1917 г. на заседании «Особого Совещания для изготовления проекта положения о выборах в Учредительное собрание», ее членом, эсером М.В. Вишняком, было высказано предложение — лишить членов Царствовавшего Дома как пассивного, так и активного избирательного права. Данное предложение было узаконено в Положении о выборах в Учредительное собрание (статья 10). Против этого выступали члены Совещания — кадеты, но, как и в большинстве случаев, в 1917 г. они не могли изменить решений быстро растущих социалистических партий (13).

3. Недопустимость отождествления «февраля» и «октября» 1917 г. Несколько замечаний об «общественной реакции»

Таким образом, события февраля-марта 1917 г., связанные с актами 2 и 3 марта, несмотря на их беспрецедентный характер, получили свое «легальное оформление». Временное правительство, как бы ни относится к этому, стало «верховной властью». В этом и состояло отличие от акта разгона Всероссийского Учредительного собрания, санкционированного уже не Правительствующим Сенатом, а III Всероссийским съездом советов, утверждавшим совершенно новую, лишенную связи с дореволюционным законодательством, правоприменительную практику. По воспоминаниям председателя Московской судебной палаты, председателя правления «Всероссийского Союза юристов», министра юстиции деникинского правительства В.Н. Челищева «..вопрос о форме правления не имеет первостепенной важности, а важно то, чтобы народ сам решил бы этот вопрос, то есть важен лозунг борьбы против захватчиков власти (большевиков. — В.Ц.) во имя прав народа устраивать свою судьбу. Для меня эта точка зрения был неоспорима не потому только, что я разделял учение о суверенитете народа, а потому, главным образом, что она опиралась на акты, уже оформившие революцию, придавшие событиям переворота (февральского) законное оформление. Разгон же Учредительного собрания — самое грубое насилие над законностью, как с формальной стороны, так и со стороны идеологической..»

Следует учитывать разницу, которую в политико-правовом контексте событий начала ХХ столетия имели понятия «переворот» и «бунт». Например, в оценке министра юстиции Российского правительства С.С. Старынкевича и в квалификационном решении Правительствующего Сената от 23 ноября 1917 г., дающем оценку действиям Петроградского Совета и Военно-революционного комитета, которые привели к «низложению» Временного правительства: «Сенат признал, что восстание так называемых коммунистов, есть бунт; это не есть переворот, который создает, в конечном итоге новую жизнь, творит новые ее формы.., это. результат деятельности захватчиков власти».

Следует также помнить, что акты Николая II и Михаила Романова весной 1917 г. не воспринимались еще как нарушение основ российского законодательства. Подтверждением этого, в частности, служит позиция вооруженных сил. Выражая по сути своей охранительное начало, военная среда не стала еще полем для политической борьбы. Стремительная «политизация» армии начнется позднее. Подавляющее большинство, включая и высший командный состав, не стремилось к каким бы то ни было конституционным переменам в условиях продолжающейся тяжелейшей войны. Призыв Государя к выполнению, прежде всего, своего долга перед Отечеством (а не перед Царской Семьей), очевидно, останавливал многих военных, готовых к «подавлению внутреннего врага». Настроения армии нужно учитывать при анализе формирования российского Белого движения. По оценке генерала Головина «..армия защитила бы монарха, если бы «сдерживающим началом для всех явились два обстоятельства: первое — видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному Правительству, «облеченному всей полнотой власти», выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе — боязнь междоусобной войной открыть фронт. Армия тогда была послушна своим вождям. А они — генерал Алексеев, все Главнокомандующие — признали новую власть..»

Нельзя не согласиться с этим утверждением. Нельзя также и забывать о том, что слова Государя «измена», «трусость» и «обман», а также весьма резкая («такая гадость») оценка им акта Михаила Александровича стали известны годы спустя, после публикаций первых отрывков из дневников Николая II. Все официально известные, опубликованные документы свидетельствовали об осознанном решении Императора, а интимные записи его личного дневника, очевидно, не могли и не могут считаться свидетельствами, имеющими юридическую силу и правовые последствия.

Однако далее Головин обращает внимание и на существенное ослабление легитимистских настроений в армейской среде: «..Несмотря на всю разноречивость внешних проявлений солдатских настроений, одно может считаться несомненным: доверие к бывшему царскому правительству было окончательно подорвано и внутреннее единство традиционной формулы «за Веру, Царя и Отечество» было разрушено. Царь противопоставлялся Отечеству. Дезорганизация, наблюдаемая в тылу, недостаток в снабжении, расстройство транспорта, озлобленная критика правительства во всех слоях интеллигенции, с другой стороны — отталкивание общественных сил самим правительством, министерская чехарда и самое ничтожество выдвигаемых на эти посты лиц — все это широко проникало в гущу солдатской массы и атрофировало в ней всякое чувство доверия и уважения к правительственной власти. Мистический ореол Царской Власти был разрушен..» (14).

Акты Николая II и Михаила Романова инициировали явочные изменения в политико-правовом статусе существовавших государственных структур, законодательной и исполнительной властей, делали все более востребованными нормы уже не «формального», а так называемого «фактического» и «прецедентного права». Так, в 1918 г., В.Д. Набоков, работая над рукописью своих воспоминаний в Крыму, отмечал: «Никакие законы не могут устранить или лишить значения самый факт отречения, или помешать ему. Это есть именно факт, с которым должны быть связаны известные юридические последствия». В том же смысле оценивал «правовое поле», создаваемое событиями февраля-марта 1917 г., сенатор Корево: «..Эти акты революционного времени. не могут быть рассматриваемы легитимистами иначе, как с точки зрения свершившегося факта. Силою факта же, еще до переворота в октябре 1917 г., сметено было то Временное правительство, по почину Государственной Думы возникшее, коему подчиниться призывал Великий князь Михаил Александрович и, в приказе по армии, 8 марта 1917 г., № 311, отрекшийся Император (имелся в виду первый состав Временного правительства князя Львова. — В.Ц.); установилось новое Временное правительство, в котором из членов первого осталось очень мало лиц. Утратилось, таким образом, и преемство революционного Временного правительства. Сметено было затем и Учредительное собрание, и возник факт Российской Социалистической Федеративной Советской Республики». Безусловно, наибольшие нарекания вызывал именно акт Михаила Романова, поскольку им создавался прецедент не коррекции существующих Основных законов, а введения новых (15).

Тем не менее, согласно вышеперечисленным нормативным критериям нельзя признать акты отречения и непринятия власти, принадлежащими сугубо «фактическому праву». Для «верноподданных» Российской Империи после февраля 1917 г. оставалось два важнейших обязательства перед «старой властью», обязательства, освященные ее авторитетом. Это — доведение «войны до победного конца» и созыв Учредительного собрания. И любой «верноподданный» и перед законом и перед собственной совестью, должен был сделать все от него зависящее, чтобы исполнить свой гражданский долг. Отказ от его исполнения, какими бы мотивами он не объяснялся (революционными или консервативными) мог расцениваться не только как «измена России», но и как «измена Государю», его «последней воле». Правда, впоследствии многими признавался единственно правильным или «выбор Зубатова» (самоубийство) или «выбор Келлера» (отказ от присяги «новой власти» и отставка). И, все-таки, неоспоримость подобных действий в условиях продолжавшейся войны и «углубления революции» сомнительна.

Когда же оба эти «обязательства» оказались отвергнуты октябрьской революцией 1917-го и окончательно уничтожены в январе и марте 1918 г. (после разгона Учредительного собрания и заключения сепаратного Брестского мира) российская контрреволюция, Белое движение продолжало их соблюдать. Они были приняты в измененной форме, но с неизменным содержанием (лозунги «непредрешения» и «верности союзникам»).

10. Духовное значение акта

Николай II незадолго до отречения

Возвращаясь к проблеме прецептивного толкования Основными законами права отречения от Престола, нельзя не отметить, что в данном случае можно говорить о серьезном, но и закономерном, расхождении между формально-правовой и духовно-нравственной сторонами данного акта. Здесь можно спорить о праве Государя на отречение. Но формально-правовое толкование законности или незаконности отречения никоим образом не исключало и не умаляло нравственного подвига Государя. Ведь участники тех далеких событий — не бездушные субъекты и объекты права, не «заложники монархической идеи», а живые люди. Совершенно ясно, что решение Государя оправдывалось не только опасениями ослабления фронта в случае снятия частей для подавления «беспорядков» в Петрограде (ни одна из частей с фронта не была отправлена в «бунтующую» столицу). Шла «Вторая Отечественная война», ради победы в которой можно было принести любые жертвы.

Что было важнее — соблюдение обетов, даваемых при венчании на Царство или сохранение стабильности, порядка, сохранение единства вверенного государства столь необходимые для победы на фронте, в чем его убеждали члены Государственной Думы и командующие фронтами? Что важнее — кровавое подавление «бунта» или предотвращение, пусть и ненадолго, надвигавшейся «трагедии братоубийства»?

Можно ли упрекать Государя как правителя, перенимавшего на себя бремя ответственности за преступную бездеятельность, проявленную не генералами на фронте (они честно выполняли свой воинский долг), а многочисленной, разветвленной тыловой администрацией, в обязанности которой входило «недопущение бунта»?

Можно ли, наконец, упрекать Государя как правителя и отца в его опасениях оставлять Престол в «мятежной столице» Цесаревичу, обремененному страшной болезнью?

Для Государя-страстотерпца стала очевидной невозможность «переступить через кровь» во время войны. Он не желал удерживать Престол насилием, не считаясь количеством жертв.

К сожалению, для псевдомонархической идеологии всегда был важнее «карающий меч Царя», а не милосердие и смирение, стремление к самопожертвованию, отличавшее последнего Государя. Важнее не возрождение монархии, как акт согласия и примирения, а возрождение монарха-«диктатора» и «карателя». Нужно ли объяснять, насколько чужды и опасны для подлинной идеологии монархической государственности подобные заблуждения?

«В последнем православном Российском монархе и членах его Семьи мы видим людей, стремившихся воплотить в своей жизни заповеди Евангелия. В страданиях, перенесенных Царской Семьей в заточении с кротостью, терпением и смирением, в их мученической кончине в Екатеринбурге в ночь на 4 (17) июля 1918 года был явлен побеждающий свет Христовой веры подобно тому, как он воссиял в жизни и смерти миллионов православных христиан, претерпевших гонение за Христа в ХХ веке». Так оценивался нравственный подвиг Государя — страстотерпца в определении Освященного Юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви о соборном прославлении новомученников и исповедников Российских ХХ века (13−16 августа 2000 г.).

Эти же мотивы невозможности «переступить через кровь» руководили и Великим князем Михаилом Александровичем. Нужно помнить, что отречение от Престола самого Николая II и принятое им решение об отречении за Цесаревича никоим образом не меняло формы правления. Отрекаясь, Государь не мог предположить непринятия Престола своим братом, на следующий же день, и фактического крушения монархического строя в России. Жертвуя собой ради любви к Отечеству, Государь ожидал того же и от своих подданных. И даже после акта Михаила Романова, в своем «прощальном слове» к армии, он призывал к выполнению, прежде всего, воинского, гражданского долга, необходимого для победы. Отречение произошло, его нельзя отменить, но нужно выполнять «завет Императора». Нужно «продолжать войну до победного конца». Эта убежденность примиряла с отречением и вдохновляла тех, кто не соблазнился «революционными завоеваниями», не поверил в спасительное для страны «углубление революции». Тех, кто составил позднее, основу контрреволюционного сопротивления, Белого движения.

Для понимания духовно-нравственной оценки отречения Государя, весьма показательно обращение к пастве г. Омска 10 марта 1917 г. епископа Омского и Павлодарского Сильвестра (Ольшевского), возглавлявшего в 1918—1919 гг. Временное Высшее Церковное управление на Востоке России, духовника Верховного правителя России адмирала А.В. Колчака.

«Братия и чада о Христе! Наш русский народ обычно именуют крестоносцем, ибо в течение вековой жизни много выпало на его долю общественных потрясений и тяжелых испытаний. Благо тому крестоносцу, который не только несет тяготу жизни, но который осиявается светом и благодатию честного Креста Христова. Эта благодатная сила Креста Господня всегда поддерживала наш верующий народ, так что он выходил из испытания укрепленным.

Ныне мы переживаем сугубое испытание: к трудностям страшной войны внешней присоединились величайшие трудности внутренних нестроений, вызвавшие государственный переворот. Император Николай Вторый, давший при своем священном миропомазании обет перед Господом блюсти благо народное, снял с себя обет отречением от Престола и от верховной власти. Величайший долг устроения государственной жизни, притом на новых началах гражданской свободы, приняли на себя народные избранники из Государственной Думы. Они составили Временное Правительство, которое ныне заменило собою царскую власть. Так своим отречением от Престола Император Николай Вторый не только себя освободил, но и нас освободил от присяги ему. Наш долг повиновения за совесть мы должны поэтому перенести всецело на новое Временное правительство. Будем же мы крестоносцами по духу Христову. Будем верны новому правительству, дабы и врага победно отразить, и внутреннюю нашу жизнь наисовершеннейше устроить.

Поелику наша присяга бывшему Императору делом молитвенным была, то и освобождение от нее утвердим молитвой. Помолимся Господу».

Окончив слово, Владыка прочитал молитву, имеющуюся в большом требнике, на разрешение союза клятвенного и осенил крестом народ на все четыре стороны. В заключение были возглашены многолетия, а также была возглашена «вечная память» всем павшим за веру, отечество и свободу народную (16).

Восстановление правопреемственности — политико-правовая основа Белого движения в 1917—1922 гг.

Что касается будущего Белого движения, то для него существенно важным становился именно акт непринятия Престола Михаилом Романовым. Принятие власти представителем Царствующего Дома в зависимости от воли будущего всероссийского представительного собрания со всей очевидностью выдвигало на уровень высшей власти принцип «непредрешения». Российская Конституанта должна была бы, следуя логике государственного права, установить форму правления, установить форму административно-территориального устройства, полномочия органов власти и высшего носителя этой власти. В законодательной практике Конституанта должна была, по сути, утвердить лишь первый том Основных законов, предоставив дальнейшую политико-правовую деятельность будущим органам власти и управления. Таким образом, принцип «непредрешения» сложился отнюдь не в политической программе Белого движения, а стал органическим, естественным продолжением актов Николая II и Михаила Романова, своеобразным политическим «завещанием» Дома Романовых России.

Важнейшая составляющая политического курса Белого движения заключалась в стремлении восстановить прерванную политико-правовую традицию, вернуться к состоянию 3 марта 1917 г., несмотря на то, что удаленность от этой даты росла с каждым днем. «Замыкая круг» правопреемственности, следовало отказаться от политического наследия периода «углубления революции», выполнить обязательства перед Антантой, взятые Россией во время Первой мировой войны, восстановить нарушенные «революционным творчеством» основы правосознания, созвать представительное собрание и определить курс внутренней и внешней политики.

Именно такое понимание «белой борьбы» и принципа «непредрешения» делало ее осмысленной и целенаправленной, придавало ей характер не только военного, но и политико-правового «противостояния большевизму».

В случае же признания полной неправомерности актов 2 и 3 марта 1917 г. «белая борьба» становилась, хотя и героической, но совершенно абсурдной (а потому и «обреченной») борьбой за некую «синюю птицу» абстрактной «Единой, Неделимой России». Но если подобная оценка встречалась в воспоминаниях некоторых участников Белого движения (особенно среди военных), то это отнюдь не свидетельствовало о «бессмысленности» сопротивления, не подрывало его сути.

Безусловно, в условиях санкционированного актом 3 марта 1917 г. «непредрешения» было сложно утвердить официально какой-либо определенный политический лозунг, в том числе и лозунг возрождения монархии. Провозгласить монархический или республиканский лозунг можно было лишь на уровне всенародного, всероссийского собрания (подобно Земскому Собору 1613 г.). Провозглашение его в отдельных регионах, отдельными правителями или правительствами признавалось недопустимым. Даже Приамурский Земский Собор (1922 г.) провозглашал монархический лозунг только в рамках собственных, «региональных» норм. Это же относилось и к вопросу о принципах государственного устройства. Поэтому упреки части эмиграции в «нежелании» лидеров Белого движения провозгласить восстановление монархии не могли считаться оправданными.

Актуальность данного положения была важна и с точки зрения споров между «соборянами» (сторонниками восстановления монархии посредством акта Учредительного собрания — Земского Собора) и «легитимистами» (сторонниками восстановления прав старейшего представителя Дома Романовых на основании «нелегитимности» акта отречения). Представители Белого движения могут считаться первыми «соборянами» в отношении возрождения монархической традиции.

Для политико-правовой характеристики 1917 г. и последующих событий Гражданской войны следует учитывать и чрезвычайно возросшую популярность принципа так называемого «народного суверенитета». Его сторонники исходили из тезиса об утверждении формы правления посредством «народного волеизъявления» (через представительные органы власти). Последователями данного принципа были и большевики, выдвигавшие идею «советовластия», как наиболее демократическую, с их точки зрения, форму управления. И совершенно напрасно искать в этом принципе выражение «многомятежного человечества хотения» (оценка Учредительного собрания Зызыкиным). Созыв Всероссийского Учредительного или Национального собрания, или Всероссийского Земского Собора (название не меняло сути) предполагало, прежде всего, осознанный отказ от революционной смуты, покаяние и примирение, наступление «гражданского мира» и прекращения «гражданской войны». Должно произойти подлинное преображение России, общества, народа. На этом основании и можно будет строить новый государственный порядок. В этом процессе и произойдет подлинное «согласие и примирение». Только в нравственном, а не нормативно-юридическом отношении, можно и должно было говорить о «легитимизме».

Михаил Константинович Дитерихс

В этом отношении весьма показательна оценка актов 2 и 3 марта 1917 г. генерал-лейтенантом М.К. Дитерихсом, официально объявившим о необходимости восстановления монархии в России на Приамурском Земском Соборе. В одном из писем, написанном в разгар «легитимистских дискуссий», 6 мая 1924 г. он указывал: «Я получаю сейчас брошюры, даже целые книжки дорогого издания, с подробным разбором основных законов и определением юридических прав тех или других из Членов Дома Романовых на прародительский Престол. Если бы эти монархисты стояли на правильной и прочной почве национальной идеологии, то они не выказывали бы себя такими слепцами. Ведь с того момента, как Император Николай II отрекся от Престола и своим актом изменил самодержавные основные законы Павла, на конституционные положения, а мы все, во главе со всей плеядой Великих Князей, приняли его отречение и санкционировали отпад от самодержавных принципов, основные законы Императора Павла потеряли всякую свою силу на веки вечные, и члены Дома Романовых утратили всякие права на престолонаследие по принципам основных законов». «Раньше чем думать об избрании Царя, надо проникнуться всем существом мистическим актом „обирания“ и подходить к делу восстановления монархии в России с чистейшей совестью в смысле полного отказа от узурпаторства прав народа в этом деле. Иначе мы не добьемся видеть Россию снова Великой, Самодержавной, Христовой державой, так как и Бог не попустит изменения, и единственный проявитель его воли на земле — народ — не примет нас».

«Если бы современные монархисты глубоко и горячо исповедовали религию русского национального монархизма, то молились бы они теперь, со всем пылом и страстностью, не о восстановлении царя, а о возрождении к монархизму народа».

Таким образом, принципы народного, общественного, соборного призвания Государя оставались неизменными в программных установках Белого движения, наполняя лозунг «непредрешения» значительным духовным, нравственным содержанием.

Но и лозунг «непредрешения» не оставался неизменным. «Требования времени», происходившие перемены в экономике, политике, в общественной жизни оказались настолько глубоки, что «непредрешение» стало невозможно реализовать во всем и везде. Даже в теоретических спорах о восстановлении в России монархического строя не было убежденности в необходимости восстановления именно «самодержавной власти», в ее политико-правовом понимании, и «унитарной Империи». Уже цитированный выше Рейхенгалльский съезд в итоговой резолюции провозглашал восстановление норм Основных законов только применительно к «восстановлению монархии, возглавляемой законным Государем из Дома Романовых». С точки зрения формы правления монархия предполагалась парламентарной: «..залог благоденствия, силы и самого бытия России заключается в действенном единении Царя со своим народом в лице избранников широких слоев населения» (17).

Объективности ради, следует отметить также, что именно те, кто непосредственно участвовал в событиях, связанных с отречением Государя (генерал Алексеев, Гучков, Шульгин, Родзянко), оказались «родоначальниками» российской контрреволюции. Именно контрреволюции, которая пока еще не стала антибольшевистским и еще менее, Белым движением. По образной оценке генерала Головина с весны 1917 г. «отсутствие какого-либо реставрационного оттенка в истоках Русской контрреволюции показывает, что эти истоки оказались лежащими не в пластах наших правополитических группировок, а в пластах нашей либеральной интеллигенции. Будучи всегда государственно-настроенной, несмотря на свою малую приспособленность к борьбе, она, силой самой жизни, выделила из себя те наиболее действенные соки, в которых и начался бродильный процесс, создавший первые противодействующие разрушительной стихии революции силы..» (18).

Возвращаясь к политико-правовой стороне проблемы февраля 1917 г, нужно учитывать, что Верховная Самодержавная власть, обеспеченная Основными законами и в рамках «думской монархии», сделала обычной практику единоличного принятия решений. Это соответствовало национальным монархическим традициям и, в то же время, позволяло опираться на «парламентарные структуры», разделявшие с Государем ответственность в издании определенных категорий законодательных актов. Необходимо отметить, что модель верховной власти, утвержденная Основными законами, во многом повторялась при восстановлении системы управления Российским правительством адмирала А.В. Колчака, с тем отличием, что и законодательная, и исполнительная власти осуществлялись одним правительством, без участия представительных учреждений. Лишь к концу 1919 г. данная модель стала трансформироваться с учетом необходимости разделения властей между различными государственными структурами. Такой же принцип — объединение высшей законодательной и исполнительной власти взяло на себя Временное правительство. Сохранившиеся в постфевральской политической системе структуры Государственной Думы и Государственного Совета оказались невостребованными. С одной стороны это должно было усилить власть Временного правительства, но, с другой, существенно ослабляло его поддержку со стороны «общественных сил», требовавших «участия во власти».

Россия вступала в новую эпоху. Революционные перемены неизбежно должны были столкнуться с контрреволюционным противодействием.

Примечания

1 Савич Н.В. Воспоминания. СПб, 1993. С. 224−225.
2 Савич Н.В. Указ. соч. С. 199−200; Шаховской В.Н. «Sic transit Gloria mundi» (Так проходит мирская слава). Париж, 1952. С. 201−202.
3 ГА РФ. Ф. 1834. Оп. 2. Д. 21. Л. 1; Вестник Временного правительства, Петроград. 5 марта 1917 г. № 1; Савич Н.В. Указ. соч. С. 224; Керенский А.Ф. Указ. соч. С. 389; Частное Совещание членов Государственной Думы // Воля народа. Прага. 15 марта 1921 г. № 153.
4 Родзянко М.В. Указ. соч. С. 72.
5 Собрание узаконений и распоряжений Правительства, издаваемое при Правительствующем Сенате. Петроград. 19 марта 1917 г. № 63. Ст. 368.
6 Милюков П.Н. История второй русской революции. София, 1921. Т. 1. Вып. 1. С. 55−56; Родзянко М.В. Указ. соч. С. 70; Набоков В.Д. Указ. соч. С. 108.
7 Там же. С. 48−49, 101; Русский инвалид. Петроград. 8 марта 1917 г. № 58; 12 марта 1917 г. № 62; Речь. Петроград. 30 апреля 1917 г. № 100.
8 Русский Инвалид. Петроград. 8 марта 1917 г. № 58.
9 Берендтс Э.Н. Из воспоминаний старого сенатора (Заседания 1 Департамента Правительствующего Сената 5 и 9 марта 1917 г. // Жизнь. Ревель. 22 апреля 1922 г. № 3.
10 Шульгин В.В. Подробности отречения. Речь. Петроград. 8 марта 1917 г. № 57.
11 ГА РФ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 6. Л. 40 об; Петроградские ведомости. Петроград. 16 марта 1917 г. № 43; Русский Инвалид. Петроград. 11 марта 1917 г. № 61; Шаховской В.Н. Указ. соч. С. 208.
12 ГА РФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 283. Лл. 27−28, Д. 300. Л. 34; Русский инвалид. Петроград. 15 марта 1917 г. № 64; Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Т. II. Париж, 1939. С. 180.
13 Положение о выборах в Учредительное собрание (с приложением Наказа, расписания числа членов Учредительного собрания и постановлений Временного правительства). Пг., 1917.
14 ГА РФ. Ф. 6611. Оп. 1. Д. 1. Л. 315; Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Т. II. Париж, 1939. С. 180−181.
15 Набоков В.Д. Указ. соч. С. 26; Корево Н. Указ. соч. С. 28−30.
16 Омские епархиальные ведомости, Омск. 19 марта 1917 г. № 12.
17 ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 298. Лл. 1−22; Двуглавый орел. Берлин. 1 июня 1921 г. № 9. С. 3−9.
18 Головин Н.Н. Указ. соч. с. 91.