«Штрафбатя»

Командира штрафной роты Николая Смирнова всю войну пули обходили стороной. Первое время сослуживцы называли его заговоренным в шутку, потом — без всякого смеха.

Молодой и необстрелянный лейтенант шел в бой в первых рядах под градом огня и каждый раз возвращался без единой царапины.

В штрафную роту Николай Смирнов попросился служить по собственному желанию. Согласно секретному приказу N 227 «штрафников» предполагалось «ставить на наиболее трудные участки фронта», чтобы они кровью искупали вину перед Родиной. Большинство из них погибали в первой же атаке. Николай Смирнов дошел до Берлина, не получив даже контузии.

— Может, и правда я какой-то заговоренный, — говорит Николай Иванович. — До сих пор вот живой и здоровый сижу перед вами, как будто меня все время Бог берег.
— Николай Иванович, попроситься воевать бок о бок со «штрафниками», которых посылали в самые гибельные места, уже само по себе героический поступок. Как так получилось?

— Шел сорок третий год. К тому времени я окончил Кемеровское пехотное училище, и нас отправили в резерв 47-й армии. Горячие мы тогда были, и всем хотелось на передовую — чувствовали, что война уже подходит к концу. В резерв армии приехал капитан Князев — командир штрафной роты — и сказал, что ему срочно нужны четыре добровольца. Я, как и многие другие молодые офицеры, тогда ничего о «штрафниках» не слышал. Он рассказал, чем нам придется заниматься и с каким контингентом работать. Задачи определил так: прорыв обороны, разведка боем, вылазки ночью за «языками».
Я, как настоящий комсомолец, рвался на фронт и особенно не задумывался, куда именно попаду. Вот так и получилось — можно сказать, на себя я тогда рукой махнул. Как только приехали на место, под мое командование выделили первый взвод, а уже потом, когда погиб командир, принял на себя командование ротой.

— Что собой представляли штрафные роты и как вас приняли бойцы?
— Рота как рота — обычное, на первый взгляд, боевое подразделение. Но все-таки чувствовалось какое-то напряжение — как-будто смерть совсем рядом с нами летала. Я молодой был, но мне доверяли. Эти люди уже были в бою раньше, но их почему-то не освободили. Обычно отпускали сразу после боя, выдавали справки с гербовой печатью, подтверждающие, что судимость полностью снимается.
Уважали меня «штрафники», приказы выполняли беспрекословно, дисциплину не нарушали. Бывали, конечно, исключения, но война есть война. Иногда я закрывал глаза на некоторые отклонения от устава. Как-то прибегает ко мне боец и докладывает: «Во взводе непорядок». Мои «штрафники» жили в большом доме. Прихожу к ним и вижу такую картину: накрытый стол, за которым сидят около десяти человек неформальных лидеров. Были и такие! Помощник командира взвода командует: «Встать! Смирно!» Потом докладывает о том, что взвод отдыхает, и приглашает к столу. И что мне прикажете делать? Я сажусь с ними и выпиваю до утра. В общем, старался вести себя по-человечески с бойцами, и, наверное, поэтому у меня всегда был порядок во взводе.

— Интересовались, за что они попали в «штрафники»?
— Я не спрашивал — не принято это было. Они даже друг с другом на эти темы разговор не заводили. Дел на руках у меня не имелось, но я знаю, что за убийство сидели, за мародерство да за мелочи разные. Как тогда было: мешок муки украл — враг народа, опоздал из госпиталя или высоту сдал — тоже преступник.

— Не боялись получить пулю в спину?
— Даже мысли такой не было. Все зависит от командира — как себя поведешь, такая тебе и будет отдача. Я разговаривал с ними, как с обычными солдатами. Не мог по-другому. Воевали они отважно, никто назад не оборачивался. О мужестве и храбрости «штрафников» легенды ходили, а прошлое на войне не в счет.
У меня служил один цыган, так он угнал лошадь у командира полка и продал ее за бутылку водки полякам. Когда это обнаружилось, потребовали, чтобы к вечеру кобыла стояла на месте. Он и привел лошадь обратно — наверное, украл теперь уже у поляков. Вот за такое ко мне попадали. Другого бойца направили в штрафроту за то, что отказывался брать в руки оружие. Верующим оказался. Его ставили перед строем, грозились расстрелять как собаку, а он — ни в какую. Мы с политруком поразмыслили, что делать, и придумали. Определили парня в санитары. Так он вытащил с того света столько наших парнишек, сколько не каждый из них фрицев пострелял. Шел всегда в первых рядах и живой остался. Вот вам и вера!

— Первый бой в штрафной роте помните?
— Такое не забывается. В 1943-м готовилась большая операция по форсированию Вислы. Для проведения разведки боем было принято решение собрать усиленную роту в количестве двухсот человек, в том числе подключили и мой взвод. «Штрафникам» поставили задачу взять «языка». Саперы сняли мины, и после пятиминутной артподготовки мы пошли в бой. Страху, конечно, я натерпелся, но взял себя в руки и повел своих в атаку.
Ворвались в окопы, давай бить немца, потом скрутили одного ефрейтора — и, как планировали, назад. Когда фрицы немного опомнились, начали нас «поливать» со всех сторон, окружать. Пришлось идти напролом. Из двухсот бойцов в живых тогда осталось около сорока человек, и то — калечных да раненых. Мне просто повезло — до сих пор вот думаю, как можно было из такой бойни выйти живым и невредимым. А потом началось общее наступление: моя штрафная рота участвовала в освобождении Варшавы, Берлина, на Эльбе мы встретились с американцами.

— А как же НКВД?
— Вообще-то нам запрещали встречаться с союзниками, но, как понимаете, от радости мы обо всем забыли. Обнимались с ними, фотографировались на память. Я встретил одного американца, который хорошо говорил по-русски. Выяснилось, что во время революции его богатый отец иммигрировал с Украины в США. Он сказал, чтобы я пришел утром за фотографией, но… Замполит уговорил не делать этого, и правильно. НКВД на следующий день начал вызывать всех, кто участвовал в «несанкционированной встрече с иностранцами».

— Первые штрафные роты воевали чуть ли не голыми руками. Как у вас было с оружием?
— Нам выдавали автоматы и патронов не жалели. Говорили — бери, сколько унесешь. Кроме того, каждому полагались оборонительные гранаты «Ф-1» и наступательные «РГД-33». В бою вооружались сами. У немцев тогда появились фаустпатроны. Я учил своих подчиненных стрелять из них, но они боялись обжечься. Приходилось самому. Штрафников не обижали, понимали, что к чему. Кормили бойцов хорошо. Одевали не хуже, чем остальных.

— Говорят, что фашисты панически боялись «штрафников»?
— Терять нам было нечего, поэтому воевали отчаянно, как черти. Поднимались в атаку по первой команде, и не было такого, чтобы сдрейфили, попятились назад без приказа. Однажды только не встали, когда по нам бил пулемет так, что головы не поднимешь. Самоходка шарахнула по этой цели, и мы, грянув «ура», снова пошли в наступление.

— «За Сталина!», наверное, не кричали…
— Кто орал «За Родину!», а кто с матом — всякое было. Сейчас некоторые говорят, что «штрафники» беспредельничали. Не было у нас такого: они свято верили, что воюют за родную страну, за нашу общую победу. Я видел слезы на их глазах и знаю, что они искренне чувствовали свою вину перед Родиной и хотели реабилитироваться любой ценой.

— У вас были любимчики?
— Мой ординарец — хороший был парень, мы его из плена освободили. Предложил ему остаться в штрафной роте. Молодой он был, отчаянный. Берег я его, да, видно, не уберег. Смотрю как-то в окно разрушенного дома, а оттуда блески. Предупредил ординарца, что снайпер там, а он махнул рукой и выглянул. По глупости погиб мальчишка.

— Командиров в штрафбатах в шутку называли штрафбатями…
— Еще Ваньками взводными звали. Я был младшим лейтенантом, а меня называли просто — лейтенант. Так быстрее, на войне ведь нет времени звания выговаривать. В шутку меня называли «заговоренным». Ведь столько гибло молодых лейтенантов, а мне постоянно везло. Только шинель прострелили и брюки, когда в Потсдаме через дорогу перебегал за подмогой к танкистам. Моя рота была первой вступившей в этот красивейший город: вокруг Потсдама несколько озер и нам приказали форсировать их на самоходках-амфибиях. Много тогда наших погибло. За каждый дом с фрицами бились: они на одном этаже сидят, а мы на другом, переночевали — и давай снова перестреливаться…

— Были случаи дезертирства или другие ситуации, когда вам приходилось писать «штрафникам» плохие характеристики?
— На нашем участке фронта война закончилась 7 мая 1945 года, поэтому последний набор «штрафников» участия в боях не принимал. Нам дали приказ огораживать государственную границу. Но в Берлин мою роту не пустили: местные жители запаниковали и, опасаясь издевательств и мародерства, ушли к американцам. Чтобы не подогревать ситуацию, командование решило разместить «штрафников» в лесах. Двенадцать человек плохо себя вели — водку и спирт пили, — и я их повез в тюрьму в Берлин. По дороге они спокойно могли убить меня, но ведь не тронули! Сдал их, вернулся обратно в часть, а там уже узнал, что моих нарушителей, оказывается, отпустили по амнистии. Получилось, что они домой вперед меня уехали. И письма потом писали, проходимцы, — мол, спасибо, лейтенант, за все хорошее.

— Победу встретили в Берлине?
— Этот день я никогда не забуду — незнакомые люди обнимались, смеялись и плакали. От вспышек ракет небо горело разноцветными огнями, и мы радовались как дети. Я был счастлив вдвойне, потому что накануне нашел отца. Получил из дома письмо, в котором мать писала, что на него пришла похоронка. Уже вторая за войну. Я начал наводить справки и получил ответ из госпиталя города Лодзь. Писали, что у них есть человек с такой фамилией. Приехал в госпиталь, и как камень с души упал. Смотрю на отца, а он меня не узнает. Конечно, когда он уходил на фронт, я мальчишкой сопливым был, а тут перед ним стоит офицер — вся грудь в орденах и медалях. Обнялись, поцеловались. Я у него три дня в палате прожил. Главврач хороший попался — спирт нам принес. Как потом выяснилось, мы с отцом вместе Одер форсировали, стояли на одном мосту, да как-то разминулись. Вот она какая война, даже по мелочам жестокая!

— Николай Иванович, в этом году вы праздновали юбилей. От всей души поздравляем вас с восьмидесятилетием. Сибирского вам здоровья и всего самого наилучшего!

Строки из биографии

Николай Иванович Смирнов родился в селе Кантошино Косихинского района Алтайского края

2 декабря 1924 года. В армию был призван в конце 1942 года. Войну закончил в должности командира роты в звании старшего лейтенанта, кавалер орденов Отечественной войны 1-й и 2-й степени, ордена Александра Невского. Награжден медалями «За освобождение Варшавы», «За освобождение Берлина», «За победу над Германией» и другими.

По окончании войны работал в локомотивном депо Барнаул помощником машиниста, а потом и машинистом.

За высокое профессиональное мастерство и ответственный труд он удостоен звания «Почетный железнодорожник СССР». С 1986 года Николай Иванович на заслуженном отдыхе, но до сих пор является активным членом Совета ветеранов локомотивного депо Барнаул.

18 декабря 2004 г.