При отходе

Оглавление

Осень 1919 года. Добровольческая армия, вышедшая весной этого года на широкую Московскую дорогу, с успехом продвинулась на север и вошла в пределы Орловской губернии. Здесь наступление захлебнулось. Причин тому было очень много.

Задачей настоящего очерка является только описание наблюдений и переживаний автора в пределах той части, где он служил.

1-й взвод 3-й Марковской батареи шел с алексеевской пехотой.

На участке батальона и взвода артиллерии, которые дошли в Орловской губернии до сел и деревень значительно севернее города Верховья, противник, не оказывавший почти уже сопротивления, получил, как видно, большое подкрепление я остановил наше движение на север.

У белых войск сил для дальнейшего движения уже не хватало и, под давлением противника началось отступление – из-за осенней непогоды в исключительно тяжелых условиях. В октябре-ноябре 1919 года началось общее отступление наших войск на юг.

Батальон со взводом артиллерии старались оторваться от соприкосновения с противником, уже организованно, настойчиво давившего на отступающих.

Начались для отступающих частей действительно страдные дни. Алексеевская пехота, понесшая уже при наступления значительные потери, теперь при непрерывном отступлении с боями, в холод и снег, прямо таяла. Ее ряды редели, а пополнения не было никакого.

Наш взвод 3-й Марковской батарея тесно шел с отступающей пехотой. В одном селе, куда мы вошли поздно вечером для ночевки, мы хотели дать возможность отдохнуть людям и коням. Рассчитывали на дневку. На рассвете противник повел наступление на окраину села.

Кони нашего взвода стояли распряженными по различным дворам, где в хатах разместились солдаты. Солдаты-артиллеристы бросились амуничить и запрягать коней в пушки. Опасаясь, что солдаты растеряются, я побежал по дворам, дабы помочь им.

В одном дворе рослый солдат с ставрополец, корневой ездовой, спокойно амуничил своих коней, всем своим уверенным видом показывал, что у него все буде в порядке.

Одну пушку мы вывезли на корню. Пулемет противника заливал восточную окраину села.

Встали на позицию за южной окраиной села и открыли огонь. Противник был отбит.

В этом района было уже много снегу, что затрудняло наше движение. При дальнейшем отходе снега не было.

В одном бою наш взвод, отходивший рысью, был сильно обстрелян артиллерийским огнем. Я скакал впереди взвода, разорвавшийся вправо от дороги снаряд испугал коней. Мой конь рванул на ходу почти на сажень влево боком. Как я усидел в седле, уже не знаю.

В другом бою, опять при отходе с позиций, подпоручик Кашинцев, скакавший за взводом, между мной и поручиком Макаревичем, был ранен ружейной пулей в спину. Я отчетливо услышал удар пули, за которым последовал выкрик поручика Кашинцева: "Я ранен!"

Мой конь был ранен пулей в мякоть зада, слегка захромал, выправился и пошел дальше, не хромая.

Этот мой сивый маштак, сибирский конек, был подо мной ранен в разное время четыре раза.

Коснусь вопроса снабжения батареи при походе на Москву и при отступлении.

При наступлении наш обоз 2-го разряда снабжал нас всем необходимым: пищевыми продуктами, обмундированием (в этот период - английским обмундированием), снарядами.

При отступлении связь с хозяйственной частью почти не существовала и батарея жила за счет населения. Выработался особый способ получения как продуктов питания для людей, так и овса для коней. От батареи (взвода) шла подвода с несколькими солдатами по деревне. У каждой хаты останавливались и крестьянин-хозяин выносил ведро овса. Так шли по деревне, пока не было собрано необходимое.

Староста села назначал очередное хозяйство, которое должно было дать барана для кухни взвода.

Платили особыми расписками, которые впоследствии должны были быть оплачены властями.

Настроение солдат взвода при отступлении было очень тяжелое. Большей частью я вел взвод, так как командир взвода поручик М. часто шел с батальоном.

Дабы поднять упавшее настроение людей взвода, я однажды, во время спокойного отступления, сделал с четырьмя шестиконными запряжками – два орудия и два зарядных ящика - что-то вроде состязания.

Местность была слегка холмистая, был снег, и я по очереди пускал каждую запряжку галопом по дороге вниз холма и вверх по следующему холму. Задача была – взять холм на разгоне.

Солдатские лица развеселились и засияли. Упадочность настроения пропала. Разгоряченные солдаты потом хвастались, чья запряжка лучше сделала спуск и подъем на карьере.

Отступая дальше, наша славная, но, увы, ужасно малочисленная пехота вся таяла и таяла. Вместо рот это уже были малочисленные группы людей.

Мы отходили на Ливны.

Приближаясь к городу с севера, нужно было спуститься по крутому берегу к протекавшей здесь небольшой речке. Взвод начал медленно, осторожно сходить вниз. Сзади с севера показалось трое конных.

Как потом оказалось, это были командир нашего взвода поручик М. Симеон с подпоручиком О. Леонидом, младшим офицером взвода и с одним разведчиком.

Сказалось ли напряжение дней боев, или недостаточная осведомленность, но настроение людей взвода в эти недели было очень нервное. Когда взвод уже был на крутом спуске, сзади начали приближаться те трое конных, то нервы солдат же выдержали и послышались кряки: "Кавалерия!"

Медленно до этого опускавшийся завод пошел о места полным галопом с холма к бревенчатому деревянному мосту, за которыми был острый поворот направо, на кручу к высоко стоявшему над рекой городу и была большая вероятность, что непрочный мост из неукрепленных бревен не выдержит и что люди и кони разобьются.

Четыре шестиоконных запряжки с двумя пушками и двумя артиллерийскими снарядными ящиками с патронами неслись вниз полным ходом, было трудно остановить их в создавшемся положении. Момент был очень острый и надо было принять мгновенное решение.

Поручик Прюц Николай Александрович, оказавший рядом со мчавшимся взводом, прямо заревел:

– Стройся влево, стой!

Недоскакавшие до моста запряжки остановились.

Поручик Прюц Николай Александрович оглянулся и увидал что на бугре, с которого взвод так стремительно спустился, уже стояли эти трое наших конных, которые, собственно и явились не прямыми виновниками паники среди солдат.

Взвод шагом перешел мост и взобрался на кручу. Здесь уже начинался город.

Налево, на восток, была совершенно пустая городская площадь и городской сад, тянувшийся над рекой. В домах, выходивших на площадь, не было и признаков жизни. Не было видно ни воинских частей, ни повозок, ни людей. Была полная тишина и какое-то странное ощущение от этой мертвой тишины.

Вышли на площадь и остановились.

К стоявшему взводу откуда-то из-за домов подошел неизвестный нам подпрапорщик в форме старой армии. Постояв некоторое время, не сказав нм слова, он повернулся и опять ушел за дома. Это был единственный человек, который встретился взводу в этом городе.

Не было никакой связи с батальоном, с которым взвод артиллерии работал.

Постояв немного на площади, перешли с нее через большую улицу, ведущую от кручи куда-то на юго-восток, и остановились у одного двухэтажного дома. Вошли в уже брошенную, как видно, обитателями хорошо обставленную квартиру. В квартире был еще полный порядок. Расселись в креслах. Из зала, где сидели, вела внутренняя лестница в верхний этаж квартиры. Было холодно, неуютно.

Прискакал наш разведчик, посланный командиром взвода поручиком Макаревичем, чтобы связаться с батальоном алексеевцев, и донес, что за взводом уже пехотных частей не было и что фланги обтекаются конницей.

Основываясь на донесения разведчика, поручик Макаревич повел взвод крупной рысью в направления на юго-восток. Выйдя на прямую, большую улицу, одинокий взвод пошел уже полным карьером по пустынному, молчаливому городу Ливны.

По слухам, батальон был атакован большевистским конные полком имени Троцкого и Ленина. Полк был, якобы, одет на манер белых войск в погонах.

 

* * *

Отступление по широкой Московской дороге в октябре-ноябре 1919 года от города Ливны Курской губернии до огромного мела Вязовое, длившееся несколько недель, осталось у меня в памяти каким-то сумбурным отрывком.

Проскочив полным карьером по пустынному городу Ливны, наш взвод 3-й Марковской батареи, работавший с алексеевской пехотой, оставшийся без пехоты на фронте и уже обойденный кавалерией на флангах, вынесся из города и пошел крупным аллюром по дороге, тянувшейся на юго-восток.

Слегка подмерзшая дорога была совершенно пуста.

Пройдя крупной рысью несколько верст, кони начали приставать, и, наконец, взвод остановился. Взмыленные кони, поводя боками, тяжело дышали. Дав коням несколько отдохнуть, взвод двинулся дальше уже шагом в направлении на видневшуюся вдали станцию железной дороги. Противника не было видно. Далеко на восток тянулась линия телеграфных столбов и виднелись отдельные всадники.

Взводом нашим командовал поручик Макаревич Симеон Петрович. Младшими офицерами в этот период отступления были: поручик Прюц Николай Александрович и подпоручик Сорокин Леонид.

Мы добрались до станции, еще занятой нашими. Затем двинулись одни дальше. Пехоты с нами не было. Позже остановились для привала где-то в одном перелеске. Здесь взвод, стоявший в походном порядке, был покрыт артиллерийским огнем противника. Сидя на земле, я услышал звук пролетавшего снаряда и увидел, как стакан шрапнели скользнул по спине сивой лошади в корню пушки. Конь не упал, но весь прогнулся. В следующий момент что-то грохнуло, блеснуло впереди меня, и… очнулся я, уже лежа на подводе. Рядом со мной сидел Макар. Установил, что ни Макар, ни я не были ранены. Но мы оба чувствовали себя как-то странно.

Подпоручика Сорокина Леонида с нами уже не было. Куда он тогда девался – я не помню.

Взвод вели наши солдаты, сами и везли нас, офицеров, с собой. Иногда Макар и я ехали верхом.

По дороге ночью в одной деревне, где мы задержались, в хату, куда и забрался прилечь и согреться, вбежал один наш солдат и сказал, что взвод уходит. Я вскочил на коня и поскакал к уходящему через какую-то железную дорогу в направлении, откуда мы пришли, изводу. Вел его незнакомый мне офицер. Бешено ругаясь, я повернул взвод обратно в деревню. Здесь я залез опять в одну хату.

Через некоторое время появился откуда-то Макар, и мы пошли дальше на юг…

При дальнейшем отходе мы шли опять с пехотой.

Где-то южнее станции Касторной, войдя ночью в одно село для ночлега и оставив наш взвод, по опыту того времени, на южной окраине села нераспряженным и только с отпущенными подпругами и нашильниками, мы, офицеры взвода, явились к командиру батальона, к которому были вызваны.

Разговаривал с командиром батальона Макар. Последний вскоре вышел и приказал двум разведчикам, находившимся при нас, найти неподалеку квартиру для ночлега.

Макар сказал мне, что положение на фронте в районе Касторной значительно осложнилось.

Придя в чистую, убранную хату и поужинав, мы приготовились лечь спать. Неожиданно вошла молодая баба, лет 25, вероятно, хозяйка и смущенно сказала, что она выходит замуж, и тотчас же скрылась в задней части большой хаты.

Полное недоумение – что, мол, это значит? Разведчик весело улыбнулся. Было ли это наивное заигрывание или она кого-то скрывала?

Оставили все это без внимания. Один разведчик остался с нами в передней части хаты, а другой ушел ко взводу.

Как всегда при отступлении, мы легли полураздевшись, сняв только сапоги, шинель, телогрейку и гимнастерку. Солдатскую телогрейку клали пол голову.

Через два-три часа в селе поднялась редкая ружейная стрельба.

"Где, что, откуда?"

Очень быстро оделись, а разведчик побежал седлать коней, оставленных на дворе, в сарае за хатой.

Выглянув в окошко, мы увидали командира батальона без фуражки, с револьвером в руке, бегущего куда-то по улице. С ним никого не было.

Выскочив из хаты, сели на приведенных разведчиком коней и поскакали к своему взводу, но последнего на месте не оказалось.

По глубоким колеям пушек в талом снегу нашли взвод в двух-трех верстах от села, куда его отвели, без офицеров, солдаты по собственной инициативе, спасая орудия.

Потом выяснилось, что конная разведка противника пыталась проникнуть в село, но была отбита огнем пехоты.

С каждым днем становилось все холоднее, прибавлялось снегу.

Сбежал один солдат, молодой парнишка, но почему-то через пару дней опять вернулся. Солдаты взвода не захотели взять его обратно во взвод, как дезертира. Беглец был назначен на кухню.

На одном переходе со мной связался и шел за взводом какой го лазарет. Макара со мной не было!

Через день-два мы сошлись со взводом 1-й генерала Маркова батареи, под командой мне хорошо знакомого поручика Решко.

Оказалось, что у поручика Р. также не было точных приказаний для дальнейшего движения. Договорились, что он останется со взводом в этой деревне, я же пойду со своим взводом в следующую. Взял проводника. Долго шли по заснеженной дороге. Еле передвигаясь, я шел пешком впереди взвода. Был сильный мороз.

Макара со мной не было!

Наш взвод состоял из двух орудий и двух артиллерийских снарядных ящиков. В общем – четыре шестиконных запряжки. По дороге, не зная того, потерял в снегу второй снарядный ящик. Солдаты сами справились с этим и привели этот ящик позже. Дорогой я слегка отморозил ногу.

Уже в деревне верхом мимо нас проехал поручик Никитин, офицер хозяйственной части нашей батареи.

Квартирьеры нашли для нас квартиры, и мы довольно удобно разместились по хатам. Явился откуда-то мой больной Макар.

В хате, где Макар и я обосновались, у нас произошел небольшой конфликт с хозяином. Отморозив ногу и хромая, я попросил у старика-хозяина его резную полку. Старик очень охотно согласился. Вмешался Макар, и по его совету я полку вернул владельцу.

В этой же хате у меня с Макаром был продолжительный разговор о целях нашей войны. Хозяева внимательно прислушивались.

Макар сообщил мне, что у нас в хозяйственной части в обозе второго разряда не все благополучно, что заведующий обозом поручик Парышев из юнкеров 11-го курса Константиновского артиллерийского училища не может справиться с людьми.

Макар, я и несколько конных разведчиков и солдат взвода поскакали туда. Прибыв в обоз, который, сколько помню, оказался в одном недалеком селе, мы узнали, что поручик Парышев пропал. Было произведено расследование.

В обозе я воспользовался возможностью починить свои разбитые сапоги и просиженные в седле бриджи.

С нашим обмундированием во время этой войны было очень неладно. Построишь сапоги (армейское выражение) – уже опять бриджи проношены. Сошьешь бриджи – сапоги разбиты.

Впоследствии весь этот наш обоз погиб.

Наш отход продолжался, и так, приблизительно через неделю, мы добрались до села Вязовое. При наступлении белой армии по широкой Московской дороге на север мы проходили через это громадное село Курской губернии.

Командир батареи полковник Лепилин Александр Михайлович, находившийся здесь, сделал небольшой смотр нашему взводу и был поражен ужасным состоянием конского состава. Взвод отступал с севера в тяжелых условиях.

Дабы вывезти пушки, было решено два орудия батареи погрузить на железную дорогу для отправки на юг. Я был назначен вести вывод и согласно приказанию отправился на ближайшую железнодорожную станцию для погрузки пушек.

Со мной отправились четверо прикомандированных к батарее офицеров; из них трое мне тогда еще незнакомых:

поручик Болт, позже умерший от тифа;

поручик Бельченко, пропавший без вести в Ростове;

поручик Андреев и подпоручик Генерозов.

Я не уверен, что именно эти двое, поименованные последними офицеры нашей батареи были тогда со мной.

Солдат из нашего 1-го взвода было только трое: младший фейерверкер Сомов, позже заболевший тифом; наводчик первого орудия Платонов; фамилия третьего солдата не осталась в памяти.

Приданы мне были также несколько казаков команды конных разведчиков батареи.

Прибыв на станцию, я направился в канцелярию и предъявил там предписание о погрузке. Было обещано, что вагоны и платформа будут поданы к рампе. Пути были полны эшелонами корниловских частей, и всюду мелькали алые фуражки корниловских офицеров и солдат.

Долго прождав безрезультатно у рампы в ожидании подачи эшелона для погрузки, я, продрогший и злой, снова направился на станцию.

Здесь со мной произошел неприятный инцидент. Войдя в какую-то полутемную канцелярию, я увидал наклонившуюся над столом красную фуражку, и, думая, что это станционное начальство, довольно грубо спросил: "Когда же будет подан состав к рампе?"

– Что-o?! – взревела поднявшаяся красная фуражка, и к моему испугу я узнал известного мне полковника-корниловца Г.

– Проклятая близорукость, - извинительно пробормотал я и постарался исчезнуть из канцелярии.

Между тем эшелон уже был подан, и солдаты начали погрузку пушек. Конский состав не был погружен и отправился под командой капитана Шемберга, тоже офицера нашей батарея, походным порядком на юг. В силу все более осложнявшегося положения на фронте капитан Ш., не погрузившись, дошел с лошадьми до Кубани.

Все офицеры и солдаты поместились в одном товарном вагоне, куда хозяйственная часть батареи уже ранее погрузила небольшие запасы сахара и муки. Ночью поезд отправился. Усталые офицеры и солдаты уснули.

Я проснулся, когда эшелон был уже в городе Белгороде. Нас отвели на запасный путь и объявили, что простоим здесь несколько дней. Я разрешил всем идти в город, оставив дневального.

Главной моей личной задачей было пойти в баню и постричься. Я не стригся месяца два.

Вечером пошел в местный небольшой театр на гастролирующего здесь Павла Троицкого, которого я видел еще в Петрограде в театре "Зал Tpoицкого", в очень популярной тогда комедии "Иванов Павел".

Представление Павла Троицкого в Белгороде в 1919 году было чрезвычайно патриотическим, с призывом к усилению борьбы против большевиков и к жертвенности. К сожалению, театральный зал был полупустой, и реакции зрителей очень слабая.

На следующий день пребывания в городе поручик Болт пригласил меня пойти с ним в одну милую семью, где предполагалась вечеринка. Болт познакомился с этой семьей еще летом, при наступлении на север, и тогда однажды я дал ему несколько батарейных коней для верховой прогулки с девушками семьи, с которыми я не был знаком.

Я пошел на эту вечеринку, но она протекала в очень странном духе, показала всю упадочность нравов того времени, и я постарался поскорее уйти.

В Белгороде находились казармы, кажется, 30-й артиллерийской бригады мирного времени. По данному мне еще в селе Вязовое поручению я направился туда. Здесь, совсем неожиданно для меня, я встретил моего друга, поручика Сергея Сергиевского, с другим поручиком, служившим ранее в нашей 3-й батарее. Его фамилии я не помню. Насколько мне известно, этот последний слупил потом в Крыму в танковых частях.

В Белгороде эти два поручика, кажется, принимали тогда участив в формировании новой батареи Марковской артиллерийской бригады. Через несколько дней наш эшелон вышел из Белгорода и был направлен в город Харьков. Здесь опять простояли несколько дней.

На путях в одном товарном эшелоне я нашел опять моего друга поручика Сергея Сергиевского, который тоже был переправлен сюда из Белгорода. Он снабдил меня двумя солдатскими полушубками. Это было в последний раз, что я его видел. Он пропал без вести.

Выйдя в город, я случайно встретил на улице знакомую даму нашей семьи, Варвару Константиновну Гаврилову. Она меня не заметила. И когда я хотел подойти к ней, то она уже замешалась в толпе, и мне не удалось поговорить с ней.

Здесь я узнал, что наш "цветной корпус" отступает в направлении на юго-восток, на Дон.

После Марковская дивизия, как правофланговая, попала под фланговый удар конных дивизий противника и была разбита при Алексеево-Леoново. Марковская артиллерия понесла большие потери. Еще значительно ранее погибли крайне-правофланговые батальоны алексеевской пехоты.

Из Харькова наш поезд пошел в Бахмут. По прибытии в город я явился к коменданту, артиллерийскому полковнику, и доложил о прибытии. Он проявил ко мне участие. Наш вагон с людьми и платформа с пушками были поставлены у самой станции.

Солдаты взвода получили отпуск в город и в одном трактире были спровоцированы пробольшевистским элементом. Подвыпившие солдаты дали бой, разнесли трактир, и двое из них, фейерверкер Сомов и вольноопределяющийся Платонов были арестованы комендантской командой за дебош. Мне об этом было доложено, я явился в комендатуру, поручился за арестованных, и они были отпущены.

В городе поручик Болт нашел каких-то двух знакомых девиц, и мы вместе, вчетвером, пошли однажды в кинематограф. До конца сеанса я не досидел, так как почувствовал себя скверно.

Длительная, кажущаяся бесконечной, езда в товарном вагоне, долгие стояния на станциях без горячей питьевой воды, отсутствие теплой пиши отразились на моем здоровье, и я заболел сильной дизентерией. Поместился в одной семье в городе, и поручик Болт, впоследствии умерший от тифа, заботился обо мне. Ему удалось добыть бутылку вина и маленькую коробку сладких легких пышек. Это было тогда мое единственное питание.

Пришло извещение приготовиться к отправке. Полубольной, я опять перебрался в наш товарный вагон.

Выехали из Бахмута, и наш поезд очень медленно потянулся далее. Иногда настолько медленно, что я, ослабевший физически от болезни, мог выскакивать на ходу поезда из вагона, карабкаться на платформу с нашими пушками и обратно возвращаться в свой вагон тем же способом на ходу поезда. Дизентерия не оставляла меня.

На одной большой станции мы долго стояли, так как опять был затор. На путях у станции стоял поезд Командующего корпусом армии. Я узнал, что при нем находился инспектор артиллерии. Фамилии этого генерала сейчас не могу вспомнить.

Не имел никаких указаний и приказаний, я, не зная обстановке, я, неся ответственность за мои пушки, отправился к этому генералу для получения информации и инструкций.

Был принят. Представился и обрисовал генералу свое положение. Генерал отнесся очень приветливо и сочувственно.

Я спросил, что мне делать с пушками, ибо коней у меня не было.

Он ответил, что, если я найду это нужным, то могу оставить орудия. Я просил письменного разрешения оставить пушки. Генерал-инспектор артиллерии отказался выставить мне такое разрешение. Я откозырял.

Тогда и пошел искать сцепщика вагонов и попросил его прицепить вагон и платформу с орудиями к какому-либо отходящему поезду. Он ответил, что переговорит с кем-то.

Через некоторое время он вернулся и сообщил, что их положение очень тяжелое, но за вознаграждение в один пуд сахара они постараются исполнить мою просьбу. Не имея другого выхода из создавшегося положения, я принужден был на это согласиться. Получив пул сахара, сцепщик вагонов сказал нам идти к будке стрелочника, где нам всем будет приготовлен горячий чай с хлебом

Пока он перегонял наш вагон и платформу, мы у стрелочника наслаждались горячим чаем, в котором так долго нуждались.

Сцепщик исполнил свое обещание, и в тот же день, прицепленные к какому-то поезду, мы покатились дальше. На станциях стояли долго. Вероятно, перед нами шли другие эшелоны, так как движение было настолько замедленным, что на ходу поезда можно было выскакивать из нашего товарного вагона, вскакивать на платформу с пушками и снова возвращаться в вагон тем же путем. Моя болезнь – дизентерии – все еще не оставляла меня.

Заболел тифон младший фейерверкер Сомов.

Проехали мы всего пять-шесть станций, когда на последней из них нам было объявлено, что поезд дальше не пойдет, ибо путь уже был отрезан противником.

Не имея коней, мы были принуждены оставить наши две пушки. И так как мы не имели никакого ручного огнестрельного оружия, я распорядился, чтобы люди разошлись, и каждый самостоятельно отправился в тыл.

На станции я добыл небольшие ручные сани. Поручик Бельченко помог мне вынести больного С. из вагона. Мы положили его на эти сани.

Между тем, солдаты и офицеры разошлись, согласно моему приказанию.

Было порядочно снегу, и мы вдвоем потащили сани от станции без дорог, по заснеженному, слегка холмистому полю в направлении далеко видневшейся проселочной дороги.

Хотя фейерверкер С. и был небольшого роста, тащить сани было очень нелегко. Вскоре я заметил, что поручик Б., сравнительно пожилой уже человек, был уже не в силах мне помогать. Опасаясь, что мне придется, может быть, тащить двоих, я приказал поручику Б. отправиться одному вперед.

Таща сани, я сильно вспотел, сбросил свой полушубок и только в легкой солдатской шинели продолжал тянуть сани с больным. Продвигался я очень медленно и все чаще и чаще останавливался, но решил ни в коем случае не бросать фейерверкера С. на замерзание в поле.

С. был великолепный солдат и всегда хорошо выполнял свои обязанности. Вместе с ним в строю нашей 3-й Марковской батареи мы проделали все наступление и отступление белой армии в 1919 году.

Сколько времени я его тащил, уже не помню. Но помню – мелькнула мысль, если не смогу Сомова спасти, то застрелить его и тогда и самому застрелиться. Наконец, с последнего бугра я увидал проселочную дорогу, по которой очень поспешно тянулось изрядное количество саней и шли конные.

С дороги подъехал ко мне один конный. Оказался неизвестным мне казаком. Мы вдвоем посадили фейерверкера С. на коня и довезли его, таким образом, к дороге. Здесь я остановил одни проезжавшие сани. Сомова взвали на эти сани. Сам же я, обессиленный, сел прямо на снег у дороги.

Последствия дизентерии, отсутствие за последние сутки всякого питания, невероятные усилия, сделанные мною для спасения С. от замерзания – отразились на моем физическом состоянии, и я сидел в полубессознательном состоянии на снегу.

Кто-то меня подобрал и положил на сани. Дальнейшего уже не помню, вероятно, я задремал.

В каком-то селе на следующий или последующий день меня взяли во 2-ю конно-гвардейскую батарею, стоявшую в этом селе. Командовал этой батареей полковник кавказец. Фамилии его не помню. С этой батареей я был двое суток. Батарея была в составе 5-го кавалерийского корпуса генерала Шифнера-Маркевича (или Есефовича).

Батарея получила какую-то боевую задачу и ушла в сторону.

Я нашел поручика Б., двоих солдат нашего взвода, и мы вчетвером прямым путем направились в Таганрог, взяв крестьянскую подводу. Дорога представляла собой тяжелый размытый грунт, и, дабы облегчить коней, мы по очереди или пешком.

Таким образом, дотянулись до Таганрога, который, по словам жителей был уже в руках противника. Очень осторожно шли по бокам улицы в направлении на вокзал. Улицы были пустынны. Стрельбы не было.

Я сделал разведку я узнал, что городской вокзал был захвачен каким-то нашим бронепоездом.

Раньше, чем присоединиться к бронепоезду я, по просьбе крестьянина, который дал нам эту подводу с кучером-парнишкой, постарался послать ее обратно. Взяв эту подводу, я завел ее в какую-то боковую улицу у вокзала с тем, чтобы парнишка со своей подводой никем не был захвачен и мог бы вернуться домой. Парнишка искренно благодарил и по задворкам поехал назад.

На путях за вокзалом шумел паровоз бронепоезда. В зале вокзала под стражей сидел захваченный новый красный комендант города. Его судьба мне неизвестна.

Приблизительно через час после нашего прихода бронепоезд оставил Таганрог и пошел на Ростов. Нас, прибившихся к бронепоезду офицеров и солдат, было человек 30-40.

Верстах в десяти от города послышались отдельные ружейные выстрелы. Бронепоезд остановился, нас высадили и образовали пехотную цепь параллельно бронепоезду. Было спокойно, и нас опять погрузили.

Двинулись дальше на Ростов. Я заснул.

Меня разбудили, и нам было объявлено, что надо оставить бронепоезд, так как все железнодорожные пути до города были забиты. Бронепоезд будет брошен!

Поручик Бельченко и я пошли по железнодорожной линия. Оставленные поезда стояли на обоих путях в затылок непрерывной, бесконечной лентой. Большей частью паровозы уже потухали.

В какой-то будке стрелочника нам дали горячую воду. В карманах у нас было по фунту сахару в мешочках. С большим удовольствием пили мы этот кипяток с сахаром. Стрелочник к нам присоединился. Хлеба у нас не было. Здесь же мы сидя задремали, положив голову на руки.

На рассвете мы двинулись дальше и к вечеру, с остановками, дошли до Ростова. Я нашел полковника Лепилина, командира батареи, и явился ему. Поручик Б. проводил меня и исчез в Ростове навсегда.

Что касается судьбы 2-го взвода нашей 3-й Марковской батареи, то он погиб при отходе с Марковской пехотой.