Беспримерная благотворительница

К 220-летию со дня рождения графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской

Анна Алексеевна Орлова-Чесменская родилась 2 мая 1785 года в семье знаменитого екатерининского орла и чесменского героя графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского. «Екатерина II приняла участие в домашней радости графа», — сообщает нам жизнеописатель графини коллежский советник Елагин.

Анна воспитывалась рано овдовевшим отцом своим, у которого были свои понятия о том, что должна уметь его дочь: она получила не только великолепное светское образование того времени, но и была обучена в совершенстве верховой езде и стрельбе.

В 7 лет Анна была пожалована званием фрейлины Высочайшего Двора. В первоочередные обязанности фрейлин входило присутствие при дворцовых церемониях. Разумеется, круг знакомств при Дворе стал для юной Анны складываться именно с тех лет; впоследствии эти знакомства сослужили добрую службу для архимандрита Фотия, который благодаря им не только получил трибуну для проповеди своих антимасонских взглядов, но также и индульгенцию на будущие времена от внезапной, в том числе и высочайшей опалы.

Рано потеряв отца, Анна, как единственная наследница несметных отцовских богатств, не могла не остаться без внимания виднейших аристократических женихов России и зарубежья. Кроме того (что тоже немаловажно), Орлова-Чесменская обладала красотой и добрым сердцем, привлекавшим к ней всех, знавших ее.

К ней, помимо женихов царской крови, родственников вдовствующей императрицы Марии Федоровны, сватались последний фаворит Екатерины Платон Зубов и молодой полководец Николай Каменский 2-й; к последнему юная графиня испытывала нежные и искренние чувства, однако ее постигло жесточайшее разочарование. Мы не знаем подробностей этой истории и при целомудрии графини не можем допустить и мысли о том, что эти чувства могли столкнуть юное создание с узкой тропы добродетели; по всей видимости разочарование это носило душевный характер и было связано с необузданностью нрава претендента на ее руку и сердце. Необузданность эта носила наследственный характер; достаточно сказать, что отец Каменского, старый князь Михаил Федорович Каменский был зарублен топором в собственном имении братом своей молодой любовницы. Каменский 2-й вскоре скончался, не успев принять участие в военной кампании 1812 года (хотя за год до этого он был назначен главнокомандующим русскими войсками), о чем многие сожалели.

Доставшееся графине после родителей имение приносило ежегодно до миллиона рублей ассигнациями дохода и стоило, по отзывам известных лиц, до сорока миллионов рублей ассигнациями. Если присоединить к стоимости доходы с имения, которые получала графиня до продажи его, то в результате окажется, что она имела в своем распоряжении до 65 миллионов рублей ассигнациями. В этот расчет не включены ее бриллианты, серебро и золото и драгоценные камни на весьма значительную сумму.

Однако вместо обычных забав юности она отправилась на богомолье поклониться Святым Угодникам в Киевскую Лавру и в Ростов. При гробе Святого Димитрия, в Ростовском Спасо-Яковлевском монастыре, встретился ей старец, гробовой иеромонах Амфилохий, известный благочестием и подвижническою жизнью и 47 лет подвизавшийся в обители. Сей благочестивый старец стал первым духовником молодой графини.

Светские обязанности графини между тем росли: в 1817 г. 28-летняя Орлова-Чесменская была назначена Камер-Фрейлиной Их Величеств Императриц Марии Федоровны, Елизаветы Алексеевны и Александры Федоровны и при этом пожалована портретом Императрицы Марии Федоровны; а император Александр I наградил ее портретом супруги императрицы Елизаветы Алексеевны.

Образ жизни при дворе, однако, не удовлетворял Анну Алексеевну; она искала себе опытного руководителя в духовной жизни, который вместе с тем был бы и общественным деятелем, боровшимся за чистоту православия среди русского высшего общества. Изгнанный епископ Пензенский Иннокентий (Смирнов), которого она посетила в Москве, указал ей на архимандрита Фотия, как на образец такого духовника. И действительно, кроме Фотия никто тогда не мог заявить публично, например, следующее: «Имярек (могущественное и известное лицо) является еретиком; не молитесь за него». Графиня стала искать встречи с Фотием. Прошел почти год, и вот, наконец, прибывшая в Петербург Анна Алексеевна впервые услышала и увидела молодого монаха 27 апреля 1820 года в Казанском соборе, где он, как проповедник, выступал на литургии с обличением духа времени. Проповедник и проповедь под названием «Бога бойтесь, царя чтите» произвели неизгладимое впечатление на Орлову. Можно предположить, что под сводами Казанского собора она приняла окончательное и бесповоротное решение предаться душою этому «новому Аввакуму» (так некоторые называли Фотия) и стать его помощницей и духовной дочерью; никогда впоследствии до самых последних дней жизни и после смерти своего учителя она не сомневалась в спасительности своего выбора.

Последующая духовная жизнь графини неотделима от ее наставника архимандрита Фотия, духовной дочерью которого она стала в 1822 году. «Соделавшись дщерью, — писал в своей автобиографии Фотий, — девица Анна, всем сердцем, всей душой, всей мыслью к Богу приложилась, предала себя авве Фотию, самые мысли и желания стараясь узнать его, дабы Бога ради во всем ему подражая, служить в слове и деле святой церкви и вере». Фотий раз и навсегда разрешил и все вопросы о ее замужестве, назвав ее Христовой невестой. «Богомудрая девица, — писал архимандрит, — яко разумна, добра сердцем, с радостью все приняла, горела ревностью, как бы быть духовной Христу невестою, явить веру свою и любовь словом и делом. Дала слово до смерти Бога ради служить Фотию во всех делах православия и благочестия, хотя бы его поносили, в заточение послали, [его] не оставлять». В 1823 году графиня писала к преосвященному Парфению: «А что касается до меня грешной, не знаю, как вам сказать, в восторге ли я или нет от отца моего духовного Фотия: только то скажу вам, что сердечно и душевно его люблю и почитаю». В письме Параскеве Михайловне Толстой от 3 декабря 1821 года Фотий писал о графине: «Она Матерь моя, паче нежели родная». Для человека, потерявшего мать во младенчестве, такая фраза знаменательна; она точно и четко характеризует отношение Фотия к Орловой.

Рамки данной статьи позволяют нам сказать только об одной из сторон ее деятельности, а именно о «беспримерной благотворительности» («беспримерной благотворительницей» графиню именовал Фотий). Благотворительность Анны Алексеевны не была чем-то внушенным ей извне (как это представлялось некоторым современникам, причем в этом внушении винили Фотия), но носила сугубо личный характер и таким образом была укоренена в ее натуре.

В 1827 году в своих записках графиня писала: «По кончине родителя моего, наложила я на себя обет пред Господом Богом, сделать в память и во спасение душ преставившихся родителей моих и рода моего значительное какое-либо богоугодное заведение. По долговременном и зрелом обозрении обета моего, Господь открыл мне случай исполнить оный над святою обителью — Новгородским первоклассным Юрьевым общежительным монастырем; к чему главнейшие побудительные причины были следующие: 1. Что Священно-Архимандрит Фотий, известный всем по строгой монашеской жизни, избран мною в Наставника и Духовника, и по воле, и именно, по указанию Серафима митрополита должен был сделаться моим Наставником и Духовником, прежде, нежели был еще Настоятелем Юрьева монастыря. 2. Юрьев монастырь <…> в такое пришел крайнее запустение, что уже никаких обыкновенных средств высшее Духовное Начальство не имело ввиду к поддержанию его. Почему, в бытность мою в Петербурге в 1822 году, Его Высокопреосвященство Митрополит Серафим, намереваясь сделать Настоятелем в Новгородский первоклассный Юрьев монастырь Архимандрита Фотия, сообщил оное намерение мне, с тем, чтобы я всевозможно помогала в обновлении запустевшей обители сей Архимандриту Фотию, яко Наставнику и Духовнику своему; я же соревнуя древним соорудителям и поддержателям сей обители, почла возобновление оной делом святым и богоугодным, и паче иных заведений решилась обет мой, данный по кончине родителя моего, весь исполнить над сим монастырем. 3. Таким образом решимость моя на обновление сей обители имела главное основание — известные мне тщание и неусыпные труды Архимандрита Фотия, который доказал на самом деле, что никто кроме него по чистоте совести и усердию к Богу, не мог привести в исполнение Богу данный мною обет, как сердце мое того желало; при чем подкреплялось удостоверение мое и соглашением на все Его Высокопреосвященства Митрополита Серафима. 4. К непременному же и безостановочному исполнению сего, Богом внушенного мне обета, удостоилась я получить Высочайшее в Бозе почивающего Государя Императора Александра I-го подтверждение».

Благотворительность Орловой не ограничивалась Юрьевым монастырем, возрожденным из руин ее иждивением. Пожертвованиями своими графиня поддерживала Софийский собор и прочие обители новгородские, храм Ростова в обители Святителя Димитрия, где украсила она и раку Св. Иакова, храм обители Задонской; ее трудами были устроены: серебряная рака Великомученицы Варвары в Михайловской обители, серебряная гробница первоначальника Почаевской лавры Иова и богатые украшения горнего места вокруг чудотворной иконы, а за пределами Отечества: Церковь патриаршия Живоначального источника в Царьграде, драгоценные иконостасы патриарших церквей в Александрии и в Дамаске; ее имя прославлялось во Св. Граде и на Св. Горе как имя древней Мелании.

Исключительное положение графини давало ей средства помогать не только деньгами со всей щедростью, но и своим покровительством с многосторонней пользою.

Из прибегающих к ней с просьбами «никто не находил отказа, — писал современник. — Благодеяния ее простирались до такой степени, что графине почти не доставало ее огромных доходов, доходивших вначале до миллиона и постепенно уменьшавшихся, для ежедневного раздаяния даров и милостыни. Следуя внушению Евангелия: продавать имения свои и раздавать милостыню для наследования вечной жизни, она не прилагала сердца к богатству и охотно продавала имения свои, чтобы удовлетворять возникавшим отовсюду требованиям, которые основывались единственно на известности о необыкновенной ее щедрости. Из всех краев обращались к ней, как бы к неисчерпаемому источнику милости, в которой не почитали возможным получить отказ. Не было дня, чтобы таким образом не утекали тысячи из ее рук; а кто о том знает, кроме получавших или скромных раздаятелей ее милости? Благотворя прибегающим к ней, кто бы они ни были, почитая их в Христе братиями, графиня не умела отказать в чем-либо просящим, всегда стараясь хранить втайне благодеяния свои».

Скончалась графиня Анна Алексеевна в Новгородском Юрьевом монастыре 5 октября 1848 года, в день тезоименитства своего родителя, и была погребена рядом со своим наставником архимандритом Фотием.

Благодеяния ее продолжились и после ее смерти: по духовному завещанию ее на надгробие Святителя Тихона Задонского в Богородицком Задонском монастыре было возложено устроенное ее иждивением серебряное украшение. Кроме того, графиня, предсмертным распоряжением, последнее имение свое, за исключением степных земель в Воронежской губернии, предоставленных родным, принесла на дела богоугодные и завещала: в Новгородский Юрьев монастырь — 300 000 рублей серебром (р.с.); в Почаевскую Лавру — 30 000р.с.; в Соловецкий монастырь — 10 000р.с.; на 340 монастырей, по 5000 в каждый — 1 700 000 р.с.; на 48 кафедральных соборов, по 3000 в каждый — 144 000 р.с.; итого: 2 184 000 р.с., с тем, чтобы весь капитал этот оставался неприкосновенным в кредитных учреждениях, а монастыри и соборы пользовались с него процентами. Сверх того, в непосредственное распоряжение попечительств епархиальных ведомств, на помощь вдовам и сиротам духовных лиц Православного исповедания, в каждую епархию по 6000р.с. — 294 000 р.с.; общий итог — 2 478 000 р.с.

Занимаемый графинею на мызе близ Юрьева монастыря каменный дом, со всеми при нем службами, пристройками, оранжереей и садом и со всем имуществом в этом доме, как-то: святыми иконами, картинами, серебром и прочими вещами, за исключением бриллиантов, принесенных также на дела благотворения, поступил, согласно ее желанию, в полное владение Юрьевской обители.

«Не утешительно ли видеть в нашем веке, в современных нам лицах, повторение того, чем отличались первые века христианства? Такова перед нами графиня Анна, самым именем своим выражавшая благодать, ее предъизбравшую ко благу Церкви! В ее лице как бы опять ожила для нас одна из двух Меланий Римских», — отмечал жизнеописатель графини Н.В.Елагин.

Бывший министр народного просвещения князь Платон Александрович Ширинский-Шихматов, получив известие о кончине Орловой-Чесменской, писал преемнику Фотия архимандриту Мануилу о том, что почившая своей жизнью разрешила «едва ли не самую трудную задачу о соединении строгой христианской жизни и подвигов келейных с обязанностями высшего звания в мире и приличиями светского обращения».

После смерти Орловой-Чесменской имя ее было предано забвению. Биограф ее с печалью отмечал: «довольно времени протекло после кончины ее и нигде не упомянуто о ней в повременных изданиях, в журналах и газетах, обыкновенно извещающих о каком-либо замечательном событии, радостном или печальном». К счастью, биограф ошибался; прошли века, и те, кто забыл графиню, забыты сами, а имя этой подвижницы начинает сиять все ярче и ярче. При нас начинают сбываться слова Фотия, сказанные об этой удивительной русской православной христианке: «настанет время, и сия жена просияет как солнце».