Русская линия
Русская линия Андрей Рогозянский01.04.2006 

Направо пойдешь. налево пойдешь.
Смерть политики и аутентификация России

Политика умерла. Специальные технологии отменяют нужду в фундаментальных политических платформах, деятельность сетевых структур, «новых организованностей», ставит под вопрос принципы политического представительства и ответственности. Как фактора, структурирующего современность, политики давно нет. Последние собственно политические акты — это встречи на исходе 1980-х между частями разделенного мира: руководством США и СССР. После этого мировые процессы, даже по отношению к центрам реального суверенитета, Китаю и Индии, носят подчеркнуто неполитический характер.

Современную Россию процессы распада политики затрагивают особенно остро. Не только обыватель, но и власть не обладает достаточной субъектностью перед тем, что принято называть «угрозами и вызовами» наступившего века. Упрощая вопрос, можно сказать, что сегодня мы живем в постоянном ожидании того, «что еще с нами сделают»? Серийные катастрофы, неизвестная болезнь в Чечне, протестные выступления — любой из упомянутых факторов, в принципе, может стать стартовой точкой в резком ускорении событий, началом кампании со сколь угодно далеко идущими целями и последствиями.

Обилие политологических концепций, версий и контрверсий, само по себе вызывает проблему. Что достигает до нас, является только отдельными смысловыми отрывками, окончаниями произнесенных где-то и кем-то логических фраз. Европа расширяется — возникает проблема транзита в Калининградскую область, в рост идут отечественные интернет-ресурсы — поддержание работоспособности сети остается в руках США.

Общая неуверенность, ощущение ускользающей логической нити давно стали привычными составляющими российской реальности. Экономическая практика подвергается неоправданной сакрализации — верный признак того, что повестка дня и взаимосвязи никем из ее участников не прослеживаются. Впечатление отвлеченности, унылой повинности оставляет и политическая жизнь. Демократия, выборность, разделение властей, многопартийность, парламентаризм, свобода слова…

Говорить обо всем этом наверняка не стоило бы подробно, если бы не настойчивые попытки патриотических сил позиционировать себя в партийно-политическом поле и даже отыскивать в нем предпосылки к национальному возрождению. В общем случае политический процесс считается способом актуализации социально-философских идей, которые через тернии партийной борьбы прокладывают себе путь ко власти. Классический пример утопии, которая не допускает тени сомнения в том, за счет чего и по поводу чего актуализируется сама «политика» и не желает замечать в ней отчужденного и уже омертвевшего дискурса. В существующих условиях назначение политики прямо противоположное: унификация и оскопление социальной активности, перевод ее в русло игры, правила которой произвольно задаются извне, скрытыми заинтересованными операторами. Говоря просто, современная политика годится на что угодно, кроме национального возрождения России. Достаточно вспомнить, как парламентская «Родина» оказалась вынуждена против своей воли двоиться и троиться между «право» и «лево», консерватизмом и реформаторством — фантомными социал-демократией, государственничеством и революционным радикализмом.

Россия на тяжелом распутье, и каждую из дорог нельзя считать собственно национальной. Налево пойдешь… Направо пойдешь… Прямо пойдешь… В политике, как нигде, проявляет себя зависимость от внешних, заимствуемых от Запада «цивилизационных» решений. По-своему уникальны восприятие и переработка Россией и русскими в истории принципов прогресса, научных исследований, литературы, искусств. Но это лишь выборочный и вынужденный ответ, несопоставимый с фронтальной организационной активностью и амбициями англосаксов.

Православный мир обладает своей устойчивостью и способностью к воспроизводству. Восток и Запад редко соперничают буквально и сталкиваются лоб в лоб. Первый, уступая инициативу второму, заметно выигрывает в живости и свободе восприятия. Издержки западного ratio отягощают развитие, привносят в цивилизационный рост элементы противоречий и неустойчивости. В свою очередь, православный мир нельзя назвать замкнутым, обращенным исключительно внутрь, безразличным ко внешнему. Исторические формы, производимые им, такие как исихастское движение в Византии X—XV вв., Сергиевский расцвет на Руси, жизнь и устройство крестьянской общины, земств и др., разворачиваются в т. ч. и в своем важном общественном и культурном значении. Группа молодых московских интеллектуалов, составившая документ под названием «Русская доктрина» с подзаголовком «Сергиевский проект», очень точно отнесла его к одному из важнейших и наиболее показательных периодов национального возрождения XIV—XV вв. на исходе татаро-монгольского завоевания. Проблема в том, что интеллектуализм как таковой не является подходящей базой для рассмотрения темы. В сочетании слов «русская» и «доктрина», «Сергиевский» и «проект» заложено противоречие. Ибо не отвлеченные конструкция или принцип служили в реальных условиях основаниями и ориентирами для национального строительства. Отдельные обнаруживаемые исторической наукой феномены, которые в типично западном духе расшифровываются как «цивилизационные», в православном русском контексте могут играть роль косвенную и второстепенную. Политические решения и военные кампании, достижения материальной культуры и законодательство — все то, на что обращает внимание существующая отечественная историография, сама представляющая продукт европеизации XVIII—XIX вв., — на поверку дают искаженную картину русской традиции и взаимосвязей внутри нее.

В той или иной степени это касается всего Востока, на историю которого мы по инерции смотрим сквозь призму западноевропейского мировоззренческого восприятия. Та же Византия, к примеру, иначе бы рассказала о себе самой, нежели это делает за нее западная систематика. Данная проблема встает еще более остро при рассмотрении национальной русской традиции. Если Византия прямо признавала себя наследницей Рима и имела общие с Западом корни, то Русь изначально развивалась в своем специфическом пространстве-времени, в значительно меньшей связи с Западом. Это побуждает искать иной ключ к описанию русской традиции. На место, которое в западном развитии занимают метод, организация, право, иерархичность, внешний рост, расширение материальных возможностей, у нас должны быть поставлены свои принципы и достижения. Как пример достаточно упомянуть тот же феномен монастырской колонизации северных и северо-восточных территорий. С конца XIV в. учениками Сергия Радонежского в течение краткого периода времени основывается более 150 (!) монастырей и скитов. Этим готовится почва для заселения упомянутых мест русскими. Однако, продвижение в новые земли — это только наружная сторона и отдаленное следствие главного: порыва к преобразованию, «цивилизованию» самого человека. Преподобным Сергием и его последователями колонизация наверняка не рассматривается как самостоятельная цель или составляющая некоего «проекта». Сходную природу имеют и другие наиболее значительные и самобытные явления отечественной истории.

В западноевропейской медиевистике давно считается общепринятым метод т.н. «аутентификации» объекта исследования. Прикасаясь к иным эпохам, историк сознательно отказывается переносить на них единые историософские схемы. Отлагая в сторону мерки своего времени, он смотрит на прошлое как на особую реальность со своими характерными ориентирами и взаимосвязями. В последнее время Средневековье подробно реконструируют в его аутентичном облике. Как к необходимому компоненту исследования, историки прибегают к дополнительному семиотическому и аксиологическому определению базовых категорий — того, какой смысл имели тогда и как понимаются ныне общество, человек, труд, любовь, семья, смерть, удовлетворение, успех, собственность, государство, город, экономика и т. п.

Данный подход тем более актуален, когда анализ касается культур и обществ, лежащих за пределами романо-германского и англо-саксонского мира. Пятитысячелетние Индия, Китай и Ближний Восток, да и вообще все самостоятельные традиции существовали и существуют во многом на собственных основаниях. Они никогда, мягко говоря, не жаждали быть втиснуты в диалектику истории Гегеля, Марксову классовую теорию или в новомодные концепции Ясперса, Тойнби и Хантингтона. Если подходить со строгих позиций, то все это — не более чем спекуляции и проявления политического волюнтаризма, почву которым дает в основном логика развития самого Запада и его нынешнее доминирующее положение. Но если даже признать объективной действовавшую до сих пор цивилизационную трактовку (вообще-то, имеются серьезные сомнения в том, что модерн в масштабах мировой мозаики живет и развивается именно так, как-то представляется западному ratio), то начавшийся распад цивилизационных тенденций и отказ Запада от универсалистских сценариев в пользу большей или меньшей изолированности от остальных стран и народов автоматически лишает смысла и универсалистскую историографию. Говоря попросту, в ближайшей перспективе, на фоне развертывающихся драматических событий отдельным частям мирового целого предстоит заново и самостоятельно решать вопрос о цивилизации и том настоящем, что отстаивает себя в переменах времени.

Аутентификация является также начальным условием для любых ставших ныне популярными дискуссий о «русской цивилизации». Что подразумевается под «цивилизацией» в приложении к понятию «русская»? Русская ли это версия модерновых процессов, навеянных Западом: достижения отечественной мысли, науки, культуры, общественного и государственного строительства XVIII—XIX вв., прошедшие под знаком просвещения и прогресса? Или та «инаковая» Русь, которая длительный срок, до начала активной централизации самостоятельно строила свой путь и в последующие времена открывала себя этаким «историческим парадоксом», например, в старчестве или лесковских рассказах? И, ближе к теперешней проблематике: привлекающее многих пришествие «русской цивилизации», «православной цивилизации» означает ли новый виток модерна, в котором прерогатива на прогресс, коды научно-технического, экономического, политического роста переходят от Запада в руки России, или же перемену как таковой парадигмы развития, «конец истории» по версии Запада, с возможностью национальным силам высвободиться из-под бремени состязательности, в пользу восстановления собственно русских и православных ориентиров развития? Понимать глубину различия этого очень важно. Похоже, что в возрождаемой России XXI в. народ-исихаст (А.Панарин) призовут явить чудеса конкурентоспособности и технической изобретательности, а «зачарованных странников» приставят решать вопросы межнациональной политики.

Мы далеки от того, чтобы по-михалковски, в западном вкусе романтизировать «русскую душу». Как не представляются адекватными попытки линейного рассечения отечественной истории на Россию «до Петра» и «после Петра», царскую и большевицкую. Проникновение модерна в ткань русской жизни предопределяется далеко не одной европеизаторской политикой первого российского императора; сама эта политика во многих чертах представляет типично русское явление. Равно как Октябрь 17-го может отчасти считаться национальным явлением, на фоне выпущенной из-под контроля, чужеродной модернизации начала ХХ в.: фракционных распрей и диспропорций становящегося олигархического капитализма.

Усвоение логики западноевропейской модернизации в определенном смысле — это также проявление «национального». Народ, обитающий на высокогорье или на Крайнем Севере, естественно приходит к укладу жизни, отвечающему данным условиях. Равно и нация, граничащая с экспансивным соседом, обязана проявлять известную состязательность. «Одним из отличительных признаков великого народа, — пишет В. Ключевский, — служит его способность подниматься на ноги после падения».

«Вызов глобализма» присутствует в жизни Руси с первых столетий ее существования, первоначально в романо-германском, а после англо-саксонском влиянии. И уже к XV в. складывается более-менее общий для христианского мира контекст, пронизанный множеством связей: торговых, военно-политических, династических, культурных… В первоначальном варианте каркас «единой Европы» образуют евангельские универсалии, новая роль городов, перестройка производства по цеховому принципу и общая для всех европейцев угроза османов. Распространение «огневого боя» — первых образцов стрелкового оружия и артиллерии — ставит под сомнение прежние представления о национальной самодостаточности. Не случайно, именно к этому времени, XV — XVI в., на Руси относятся первые крупные структурные реформы Ивана III и Ивана IV: централизация государственной власти, церковная автокефалия, перенос опоры от боярства к формируемому служилому сословию, распространение этатистских идей, закрепощение крестьян и т. д.

Западноевропейский модерн в сравнении с другими типами экспансии и ассимиляции обладает заметным различием. Инновационный его характер делает «завоевание» непрерывно текущим и обновляемым. В руках Запада, «центра», сохраняются коды развития. Таким образом, периферия, двинувшись однажды по пути совершенствования знаний и материальных средств, остается «в реальном времени» зависимой от него. Три столетия татарского ига переменяют облик Руси в меньшей степени, нежели последующие 300 лет внешне суверенных отношений с западной «цивилизацией». Вперед выступает известная антитеза: «прогрессивное (просвещенное, цивилизованное) — национальное». Хотя по существу соприкосновение идет не по линии «инноваций — архаики»: русский национальный мир по-своему также «прогрессивен» и «просвещен». Перед нами две расходящихся и в то же самое время близких версии христианского модерна, одна из которых, западноевропейская, за счет, главным образом, превосходства материальных возможностей, вступает в другую, рождая своеобразный эффект биения частот, дребезжания множества производных обертонов в результате смыслового наложения и интерференции.

Семиотически содержание понятия «цивилизация» остается размытым. В настоящее время это дает, в частности, повод к многочисленным аберрациям и спекуляциям относительно «православной цивилизации»: от неоимперских и реваншистских до идиллических (спасения мира посредством красоты, «всечеловечности», «космизма» русской души) или даже эзотерических («пришествие Царя-спасителя» и пр.).

Другую распространенную ошибку представляют попытки рефлексировать «национальное» в категориях политических. Как на последний пример укажем на дискуссию о природе и формах современного консерватизма, состоявшуюся на интернет-сайтах АПН и «Правая.ру» между М. Ремизовым и В.Аверьяновым. Имеющая конечной целью рассмотрение тех же условий национального возрождения, а отнюдь не выведение некоей самоценной «метафизики консерватизма», она не смогла тем не менее отойти от условно-реалистичного дискурса, в котором задействованы «консерваторы», «либералы», «правые», «левые», «патриоты», «западники», «революции» и «реставрации». Поверхностная систематика современной политэкономии приводит в результате к генерации довольно стандартного сочетания тезисов о необходимости проведения политики антиглобализма, внутреннего протекционизма, «государственничества», поощрения позитивной демографии и «религиозного традиционализма». Из отдельных политических осколков как один, так и другой автор пытаются собрать, сконструировать (в терминологии Ремизова реконструировать, хотя непонятно, о какой приставке ре- может здесь идти речь) более-менее завершенного «патриотического гомункулуса», фантом традиционализма, референтный не столько к действительной национальной традиции, сколько к тому, что согласны принимать за таковую современные и притом по большинству западные источники.

Итогом всего этого становится, увы, не консолидированный консерватизм, но провинциализм, зависимость от «последнего слова политологии», транслируемого к нам буквально и со значительным отставанием. Как производные от типически западных копцептов, выстраиваемые авторами схемы лишь отдаленно соотносятся с собственно российской реальностью «кризиса-безвременья» и несут в себе угрожающую зависимость от интеллектуальной подпитки извне. Ибо западная политологическая корпорация давно овладела не только технологией, но и мета-технологией идеологического конструирования, так что готова при необходимости почти произвольно перешифровывать коды, играть в знаки и создавать симулякры консерватизма, патриотизма и пр., неразличимые глазом непосвященного. Но даже при том, если позицию Запада принимать за сугубо исследовательскую, все равно «конкурентоспособность» и «эффективность» национальных моделей, выстроенных в топографии западного политического процесса, ошибочно принимаемого за универсальный и образцовый, остаются весьма ограниченными. По существу, таковые равняются внешнему спросу на русскую архаику: матрешки, отдельные образцы искусств, исторические памятники и пр. Из «консерватизма» и «традиционализма» в предлагаемой политической трактовке невозможно найти выхода в экспрессию, развитие, инновацию, свободное творчество. Ибо упоминавшаяся уже антитеза «национальное — прогрессивное» довлела и будет довлеть над политикой, представляющей собою нечто похожее на светский, «элитарный» салонный этикет XIX в., преднамеренным, даже вызывающим образом дистанцирующий себя от «профанного» доморощенного начала.

Достаточно спросить, был ли преподобный Серафим Саровский «традиционалистом» или «новатором», воссоздав фактически наново традицию умного делания, — чтобы тотчас стала ясна катастрофическая узость действующей политической методологии. Или иначе: к какой оконечности политического спектра, «левой» или «правой», отнести традиционные формы и институты русского народовластия? «Космополитические» или «патриотические» начала движут вперед отечественную науку, культуру? Разорвано ли в гениальных умах стремление к истине, красоте, «общечеловеческой пользе» с желанием доставить России славу и более прагматической целью закрепить ее на передовых рубежах прогресса, решить конкретные задачи государственного или экономического строительства?

Очевидно, не «реконструкция», а аутентификация национального образа приведет нас в итоге к подлинно патриотической политике. Хотя, в данном случае лучше совсем отказаться от терминологических штампов: «политика», «патриотизм», «традиционализм» и пр., — во избежание смысловых замещений. Семиотически выверенную замену необходимо предоставить и понятиям «цивилизация», «развитие» и «прогресс», исключая тем самым произвольные и непроизвольные отсылки к довлеющему образу западного «цивилизационного» роста.

Переосмысление при этом затронет многие расхожие, воспринимаемые инерционно категории и образы «традиционализма». К примеру, известный сюжет с ратным благословением Пересвета и Осляби. Соблазн национал-патриотических спекуляций на этом сюжете настолько велик, что основного смысла и содержания — личности преподобного Сергия и его подвига — в данном мировоззрении уже собственно не существует. Или другой пример: «Москва — Третий Рим». Что сам Филофей вкладывает в упомянутый образ? Соответствует ли его пониманию наша теперешняя «цивилизационная» трактовка истории, лидерства, духовного и национального призвания, города, миропорядка? Очевидно, Средневековье имеет свое отношение к этому; тем более, русское Средневековье, в связи с современным сознанием нуждающееся как бы в двойной аутентификации: переводе сперва на язык национального смысла, высвобождения из-под «вавилонского пленения» западными стереотипами и ценностями с последующим вживанием в иную и своеобразную временную реальность.

Конечно, на это всегда можно возразить, что процесс аутентификации сам несвободен от произвола и спекулятивности. Да, это так. Но, по крайней мере, полезно отвлечься от обычного наивно-самоуверенного картезианства, в рамках которого автономный субъект, действуя в типично позитивистском ключе, «объективно познает вещи» — безразлично, относящиеся ли к материальному миру или религиозные, — а взамен этого перейти к более пластичному мышлению в категориях «знака» и «культурного текста», предлагаемому семиотикой.

Напомним, что современная наука допускает многозначные и драматичные толкования процесса познания. Первыми на «нестыковки», т.н. «разрывы в координации» обратили внимание создатели кибернетических устройств и систем, разработчики теории принятия решений и экспертизы. Сложное алгоритмическое задание не удавалось представить таким образом, чтобы сложная организационная или техническая система оставалась «в традиции» — действовала в соответствии с первоначально заложенными в нее принципами и целями. Из этого развилось целое направление неклассической или постклассической гносеологии, которая усматривает основную проблему в «некогерентности» человеческого восприятия и коммуникации — разрывах в цепи передачи и воспроизводства: от образца (идеи) к языковому эквиваленту и далее его формализованному представлению и действию. Сомнению было подвергнуто само деление на «субъект» и «объект», взамен чего возникла установка на динамическое взаимодействие одного и второго. В ряде примеров даже заговорили о наступлении эры новой, «экзистенциальной» науки, которой бы принцип субъективного восприятия не только не оспаривался, но даже подчеркивался. Не вполне ясно, что значит это в применении к точным дисциплинам, но то, что «экзистенциальный инструментарий» играет ведущую роль в изучении таких плохо формализуемых реальностей, как общество, психология, культура, системы искусственного интеллекта и пр. — не вызывает сомнений.

Во всем упомянутом много общего с опытом христианства, в котором внимание также акцентируется на искажениях, несамостоятельности человеческого сознания, поврежденного грехом и стоящего в отрыве от базовых бытийных категорий. Наряду с рациональным мышлением легитимирована оказывается и интуиция. Ключевыми при аутентификации оказываются понятия «вчувствования», «вживания» в исследуемый образ. Сам процесс аутентификации мыслится как итеративный — совершаемый в несколько приближений. В ходе него могут использоваться различные поверочные приемы, минимизирующие субъективные отклонения в оценках, немотивированные ассоциации и предубежденность. В конечном итоге, как и в религиозном познании, «субъект» и «объект» совпадают. Действительно, только тот дискурс может считаться исчерпывающим, где «смысл» оказывается воплощен в человеке, человек же является живым олицетворением исследуемого «смысла». Для богословия и аскетики подобное тождество выглядит как соединение ума с Богом. Более приземленный пример преодоления субъектно-объектного деления — это вхождение в реальность языковой традиции. Овладевая ею, человек из знатока правил грамматики превращается в носителя языка. «Традиция» в данном случае оказывается представлена в человеке, сам же человек обладает традицией в себе, а не рассматривает ее узко рационально, в качестве постороннего явления, требующего мертвой схематизации.

Ранее мне уже приходилось касаться проблем консерватизма и традиционализма на материале жизни православной общины в России. В 1990-х, наряду с бурным ее расширением, наблюдалась отчетливая тенденция к архаизации ряда практик: семейной, приходской, монастырской, образовательной. В большинстве случаев реконструирование, однако, не двинулось дальше простой стилизации. Основное затруднение возникло даже не из-за жесткого столкновения с современностью. Субъективной, волюнтаристской оказывалась сама рецепция «традиционного». Конкретные исторические реализации принимались за образцовые, тогда как «традицией» в полном значении этого слова должна быть признана живая драматургия духа, относимая к своему времени. Говоря попросту, «традиционное» оказывалось современной подделкой под старину. В характерном для современности постмодерновом ключе реальность произвольно подменялась на то, что по ряду субъективных причин больше устраивало. Отдельные элементы в типично позитивистском духе изымались из временного контекста, идеализировались, наделялись несуществующими связями и свойствами. В результате, наиболее строго, консервативно сформулированные концепции на поверку обнаруживали в себе наибольшие признаки новодела, отчужденности, субъективного прочтения и интерпретации, наложения на исторические данные и православный канон импрессионистского трафарета.

Вполне очевидно, что подобный «консерватизм», к которому более уместно применить приставку квази-, весьма отдаленно, отдельными и искаженными обертонами восходит к реальности «национального» или «духовного». Основной же его генезис относится к той отчасти бессознательной, отчасти рефлексивной внутренней механике современного индивида, которую психология в целом удачно выражает символикой «комплексов», «замещений» и «вытеснений», «компенсаций» и «сублимаций». Огромная проблема здесь не только в распространении эрзацев консерватизма, патриотизма и церковности, но и в том, что упомянутые фантомы на деле являют яркие примеры анти-подхода и анти-прочтения. Крайний, но далеко не единственный пример здесь — это мечтательная, демобилизующая внимание и ответственность эклектика А. Проханова и М. Калашникова: игры в расчлененные, омертвевшие фрагменты православного мировоззрения, советской державности и дурной футуристики, иногда выходящие на уровень прямых мракобесия и алхимии. Аллюзия на мотивы «перпетум мобиле» и «имперского возрождения», где жажда реванша и торжества a la Запад рождает особое к нему подобострастие (см. напр. интервью А. Проханова обозрению «Полярная Звезда»), а столкновение с жесткой реальностью делает авторский импрессионизм оголтелым, готовым «хоть с самим чертом» кооперироваться ради утверждения своей утопии.

Объявляя себя наследниками «национального» и «православного» в современной России, мы в действительности пребываем в отрешенности и недоумении относительно того, что может представлять собой жизнь, в полноте своей опирающаяся на национально-православный архетип, и тем более не уверены в ее способности утверждать себя в конкретных исторических обстоятельствах. Любая из версий православного мировоззрения или патриотического мировоззрения в ближайшем рассмотрении открывает в себе большие или меньшие примеси «прагматики» и мечтательности. Не стоит говорить, что подобное механическое, волюнтаристское сочленение утрирует духовно-национальную составляющую, низводит ее до положения подчиненного, выхолащивая тем самым ее энергетику и содержание, либо, если этого не происходит, заставляет носителей данного мировоззрения впадать в мистификации.

Похожим образом на протяжении XVIII—XIX вв. «традиционным» по отношению к древней иконографии считалось т.н. «дымное письмо», и в подражание ему мастера искусственным образом сглаживали тона и переходы, уводили изображение в темно-охристый спектр. Нынешнее восприятие «православного» и «русского» не ближе к реальному, нежели это. За «традиционное», «консервативное» принимаются в основном внешние и случайные атрибуты и факторы — слои потемнелой олифы. На протяжении полутора десятилетий «проекты», как в церковной, так и политико-патриотической сфере, сменяют друг друга. Огромные силы отдаются на культивирование ушедшей патриархальности, борьбу за некие смутно осознаваемые национальные интересы и утверждение политического консерватизма. При этом подлинная палитра красок, живых и ярких, раскрывающая полную свободу духовного творчества, остается не узнанной, нераскрытой.

Главным препятствием к возрождению должно быть названо это — стереотипное идеологическое прочтение национальной традиции. За этим последует аутентификация: скрупулезная расчистка «иконы русской жизни», вживание, вчувствование в ее характерный образ. Наконец, найденная «традиция», как принцип, как инструмент творчества, должна быть обращена к современности. Прошлое дает многочисленные примеры подобной актуализации, и старая Россия, помимо «имперского», «цивилизационного» мейнстрима, заключает в себе множество типически русских ответов на изменение внешних условий.

Подобно тому, как на Западе позитивизм и дискурсивная логика (также «традиционные» для него основания) в определенный момент открывают дверь ко взрывному совершенствованию знания и материальных форм жизни, русскому национальному возрождению надлежит предоставить свой чистый и в то же самое время просторный контекст. Тот уникальный контекст, в котором традиция сумеет раскрыться в своем динамическом, а не пассивном качестве; совсем по-рублёвски заиграет оттенками живого смысла, инициативы, энергии, роста.

http://rusk.ru/st.php?idar=104250

  Ваше мнение  
 
Автор: *
Email: *
Сообщение: *
  * — Поля обязательны для заполнения.  Разрешенные теги: [b], [i], [u], [q], [url], [email]. (Пример)
  Сообщения публикуются только после проверки и могут быть изменены или удалены.
( Недопустима хула на Церковь, брань и грубость, а также реплики, не имеющие отношения к обсуждаемой теме )
Обсуждение публикации  

  Автор публикации    18.10.2007 21:30
Спасибо, Сергей Дмитриевич. Язык и большое число заимствованных терминов меня самого не удовлетворяют. По отношению к цели поиска истоков и основание это, конечно же, "масло масляное", и "аутентификация" – в первую очередь. Но что делать, приходится иметь ввиду особенности восприятия, где "аутентификация" обращается к рациональному и деятельному, а "поиск корней" и "узнавание первообраза", по преимуществу, – к воображению и эмоциям. Для меня в данном случае важнее первое. Кроме всего, "аутентификация" – относительно свежее понятие, которое не успели замусорить разного рода ассоциациями и параллельным словоупотреблением. Прибегая к нему, элементарно преследуешь цель чистоты контекста.
Что означает аутентификация практически, в алгоритме? Первым шагом могла бы являться, как Вы говорите, самореференция, отнесение мышления к себе, простейшие самонаблюдение и анализ: "Почему я это сказал?", "Из чего я так думаю"? Встречается это сейчас редко, но если, как следует посмотреть, не представит сомнений несамостоятельность, эклектизм, эмпирический характер большинства наших суждений. Знаете, как в той шутке: "Рак – это маленькая красная рыба, которая ходит задом наперед"? Точно так человек, часто с видимостью полных уверенности и сознания дела готов провозглашать самые неожиданные вещи. "Патриархия – это филиал Кремля, поэтому я ни за что не пойду в церковь". Или: "Ребенок нуждается в социализации". Или: "Пенсии должны соответствовать прожиточному уровню". Откровенно сказать, тут даже не знаешь, с чего начинать. Требуется десяток-полтора окольных вопросов, чтобы дойти до настоящего содержания вопроса, о котором человек собирается рассуждать. Собственно же реальности воспитания, церкви, социального распределения данные утверждения касаются только "отдельным боком", постольку-поскольку.
Первый шаг состоит в констатации самой необходимости аутентификации исходных смыслов и "прикреплении себя" к ним. Хорошо, пускай социализация важна. Тогда как эта самая "социализация" соотносится с общими целями воспитания, особенно как оно понимается в свете христианства? Является ли "социализация" доминантным понятием и как быть, если в процессе социализации возникает конфликт с воспитательными задачами?
Государство обеспечивает материальную поддержку старости. Хорошо, в каком смысле пенсия по старости считается "заработанной"? А зарплата, которую человек получал все предыдущие годы: она что, не являлась мерой труда? Тем паче, если человек работает в частном секторе? Какие вообще задачи решаются, когда государство решает платить пенсии, и каковы, соответственно, перспективы пенсионной системы в условиях отказа от уравнительной справедливости и размывания как такового концепта "массового общества"?
Думать нужно стараться исходными, а не производными категориями. А то иожно всю жизнь заниматься "дымным письмом", не подозревая, что никакой особой идеи здесь нет, а слои потемневшей олифы. При необходимости, сами знаете, теоретическую базу, соответствующий символизм подвести можно, подо что угодно.

Принимаю Вашу подачу насчет "философии жизни". Условно и в общем, конечно, поскольку никакой новой философии мы наверняка не родим, как и новых фуг по образцу баховских. Условия не те. К тому же, "философия жизни", на мой взгляд, звучит слишком претенциозно, что-то наподобие "формулы любви". На первый план полезно бы выдвинуть не статический,а динамический аспект. Разными людьми жизнь может, в принципе, устраиваться по-разному, рецептов на каждого не наберешься. Актуальна и даже сверхактуальна сегодня, если можно так выразиться, "философия движения" – система взглядов и мотиваций, побуждающих человека к выходу за пределы эмпирического кокона и социального стереотипа, прививающих вкус к определенной предприимчивости, ревизии и расширению опыта, росту – то, что уходит вместе с обрушением модерновой перспективы и служит почвой для постмодерновой апатии.
  Сергей Лебедев    17.10.2007 12:03
Очень точные, выверенные мысли. Не совсем понятна только "положительная программа": Как именно – хотя бы в самом общем алгоритме – следует осуществлять аутентификацию. С чего начинать такого, что станет условием и основанием последующего шага, а тот, в свою очередь – следующих шагов, и т.д.?

Александр (Коценко) совершенно прав в том отношении, что культура начинается с языка. Я сам, под воздействием сказанного им, стараюсь употреблять как можно меньше иноязычных терминов. Следовательно, определяемся со словами (терминами и стоящими за ними понятиями) – это само по себе очень большое дело. Начать, насколько я могу полагать, следует с того, какие слова мы оставим в употреблении, какие допустимы, а от каких желательно отказаться. Конечно, все это должно быть серьезно аргументировано, и на первом этапе наверняка вызовет довольно бурные споры – особенно, если вынести вопрос на широкое обсуждение.

Предлагаю для начала заняться активным поиском ключевого (категориального) понятия православной "философии жизни", из которого логично вытекали бы другие ее ключевые понятия. Возможно, такое уже есть у Святых Отцов или – заранее извиняюсь за рискованное сопоставление – кого-то из современных православных мыслителей. Возможно, его придется "изобрести".

Критерий здесь должен быть ПРАКТИЧЕСКИЙ: повторяю, это понятие должно быть "узлом" современной церковной жизни, и все основные стороны жизни и мысли современного христианина должны естественно вытекать из него, а не "пришиваться" искусственно.

Конечно, сложно до ужаса :). И очень дерзновенно. Но надо с чего-то начинать! Объявляем конкурс. Помоги, Господи!
  Коценко Александр    04.04.2006 11:54
Мне кажется, что аутентификацию надо начинать с себя. Язык статьи не русский и очень тяжел для восприятия (специально распечатал и читал дома), хороший пример язык Л.Гумилева, он все объяснил простыми словами. Часто за красивой фразеологией кроется пустота, но не здесь.
По смыслу статья очень глубокая, своевременная и необходимая. Есть пример, когда на вопрос президента академику "почему мы отстаем в развитии компьютерной техники?" последовал ответ "потому что копировали, а не создавали". Автор статьи раскрывает суть копирование чуждых ценностей. Это как строить на песке, хотим построить христианскую державу с антихристианскими ценностями, а они определяют русло жизни многих.
Согласен с другими отзывами, что здесь больше содержится вопрос. Попытаюсь ответить. Целью земной жизни каждого человека является спасение души, т.е. стяжание Царства Небесного – это основа. Значит всё государственное устройство, величие и слабость державы, ответы на вопросы, что хорошо и что плохо, промежуточные цели и задачи должны быть подчинены главной цели спасению души человека. Все мы знаем, что стало результатом падения Русской государственности в начале 20 века, мы видим силовое навязывание псевдоценностей сейчас другим народам, чувствуем, как уродует наших детей маскультура и т.д.. Значит нам нужно независимое государство, способное защитить от силового навязывания химер, руководство государства исповедующее и защищающие ценности народа и т.д.. НО! Все это только следствие стремления народа к БОГУ. Будет дано только при соответствующем устроении души народной и нельзя превращать все это в самоцель и идола. Превращение атрибутов в цель следствие маловерия, а отнятие атрибутов в начале века следствие отпадения от истины и спасительно для народа русского. Иначе мы превратились бы в жирных, мертвых западных "котов".
  Александр Колышкин    03.04.2006 19:47
Хорошая и очень глубокая статья. Осмысление проблемы традиций и псевдотрадиций сегодня как никогда актуально. В тоже время не могу не согласиться с Владимиром Шуляковским, что философствовать здесь можно сколько угодно, но пока мы не найдем конкретного преломления Традиции в современном мире – все будет тщетно. Сегодня даже в наших храмах начинают складываться какие-то странные "новые традиции", не имеющие под собой никакого правильного основания. Что же говорить после этого об окружающем мире. Православие – соль земли, если же соль потеряет силу…
А на счет конкретных предложений и идей, могущими быть воплощёнными в России "здесь и сейчас", – в них нет никакого недостатка. Возьмите хотя бы интернет-конференцию, проведенную РЛ в 2005 г. – http://www.rusk.ru/conference.php?idconf=4. Недостаток есть только в понимании этих проблем, готовности и желании их решать.
  Александр Турик    03.04.2006 19:10
Начал за здравие, кончил за упокой. Очень верное наблюдение о смерти "большой", видимой официальной политики, съезжает совершенно в нелогичное завершение о неподлинности всех процессов русского национального возрождения.
Некоторая искусственность и терминологическое подражание западу в выражении русских смыслов и проектов – это результат многолетнего подавления естественных форм русского образа жизни и мысли. Возьмем, например, возрождение казачества. Есть такое выражение "асфальтовые казаки". Но оно свидетельствует не о том, что казаки полюбили городскую жизнь, а о том, что до сих пор не созданы условия для казачьего бытования в естественных условиях: земля – служба. Нет ни того, не другого. А без государства и помимо государства пересесть с асфальта на землю в массовом порядке невозможно. Это же можно сказать и о политике. Если в официальной политике, так же как и в Конституции отсутствует само понятие русский народ и по мнению Президента лозунг "Россия для русских" – это глупость и провокация, то неизбежно мы докатываемся до абсурда, когда "крутые" русские националисты кричат "зиг хайль" и надевают кепку немецкого солдата, чтобы либерально-коммуно-еврейского беса изгнать с русской земли с помощью германского вельзевула.
Одно из близких мне определений культуры определяет ее как саморазвивающуюся систему смыслов с помощью внешних знаков. Один древний китайский мудрец сказал еще, что истина не в словах и законах, а в символах и знаках. Проблема восстановления традиций, то есть передачи идей и смыслов, облеченных во внешние формы проста – понимаем мы смыслы, таящиеся в формах, или нет. Но даже, если мы перенимаем или возрождаем какие-то традиции чисто внешне, не разумевая по-первости смысла, за ними стоящего, то и это уже хорошо. Потому что форма, при внимательном взгляде, рано или поздно приоткроет таящийся под ней смысл. Вот возьмем традицию присутствия в храме мужчин и женщин. Ни в одном из десятков храмов по все России, в которых мне довелось бывать, я не встретил сохранения традиции о раздельном присутствии женщин – слева, а мужчин – справа. Священники не предают восстановлению этой традиции значения, потому что не знают или не желают осмысливать традицию. А всесмешение в храме – это маленький шажок к экуменизму, "свободе, равенству,(пани)братству" Отсюда и обрядоверие и другие соблазны.
Другой пример. Я не очень большой знаток славянского языка. Но время от времени, сравнивая русские тексты Свщенного Писания с параллельными славянскими прихожу к выводу, что русский текст иногда искажает, затемняет подлинный смысл. Известно также, что некоторые слова через столетия меняют свой первоначальный смысл. Например, "В начале было Слово". Мы воспринимаем "слово" как учили: "часть речи, обозначающая то-то и то-то. А между тем греческий подлинник "Логос" означает совсем не "часть речи", а "Смысл", то есть "В начале был Смысл". Возможно тысячу лет назад русские и понимали слово как смысл, но сейчас такое понимание почти утеряно. Вот для этого и существуют традиции, которые не дают подменить смысл. Это объясняет, почему старообрядцы как и духоборы шли за традицию на смерть, и даже через сотни лет сохранили не только свой обряд и старые книги, но и весь облик и быт старорусского человека.
Маркс очень метко обозначил протестантствуюшего европейского христианина "теоретизирующим евреем". Который, может того не осознавая, отрицает Христа "пришедшего во плоти". Петр 1, брея русским людям бороды и наводняя русскую речь мертвыми для русского сердца "потентантами" и "викториями", уничтожил или извратил всякую традицию в руководящем слое, а большевики уже взялись за сердцевину, сразу же после захвата власти провели реформу русского языка, подменили календарь, переименовали все улицы и площади и запретили колокольный звон. О, бесы-то очень хорошо понимают, что такое традиция! А благонамеренные люди до сих пор рассуждают, нужно или нет восстанавливать традиции… Хотя давно уже пора думать как.
Но слог статьи непереносим. Можно простить это плетение словес молодежи с Правой.ру, которые нагромождением иностранной терминологии пытаются придать себе солидность. Но Русская линия пока придерживалась русского принципа – "где просто – там ангелов со ста". Что, объявили соревнование с Правой.ру?
  Владимир Шуляковский    03.04.2006 18:08
То, что традиция должна быть обращена к современности, наверное, ни у кого не может вызвать сомнения. Вместе с этим, никто не будет возражать, что сам механизм traditio – передачи, сейчас в значительной мере повреждён. Очевидно, что любая попытка реставрации традиции, особенно в современных условиях, без участия в этом процессе её живых носителей, всегда будет носить, в той или иной степени, характер постмодернистской игры.
Уходят последние старцы, родившиеся в дореволюционной России. И сможет ли наше поколение, тем, кому сейчас 30-40 лет, передать то, что мы от них получили…
С другой стороны можно сколько угодно философствовать на эти темы. Найти же конкретные органичные формы существования, преломления Традиции в современном мире куда сложнее. И в этом смысле очень солидарен с читателями, которые хотят что-то делать здесь и сейчас. К сожалению, у русских интеллектуалов всегда была слишком большая дистанция между философствованием на диване, и реальным воплощением своих идей в жизнь.
Так что хотелось бы пожелать автору продолжения этой статьи, но уже с конкретикой, с реальными идеями, могущими быть воплощёнными в России "здесь и сейчас". "Завтра" ведь может и не наступить.
  Серебряков Г.Р.    03.04.2006 17:46
Спасибо. Полезно.
Жаль только, что много иностранных слов, и не всегда они – термины, отчего и трудно читается.
  Еще один гость    03.04.2006 16:43
Нормальный разговор, есть о чем думать.
Я так понимаю, что автор не против Домостроя, традиций, а за них. Только пишет статью о том, что традицию нужно учиться видеть, как она есть, а не как захочется. См. то же сравнение с иконой: внешний вид потемнелой доски от оригинала могут отличаться почти как черное и белое.
Замечание по поводу слов А. М. «Я русский», – может сказать о себе каждый, почти каждый. Само по себе это ничего не дает. «Новые русские» – они тоже русские, но сильно калеченные русские. Как и мы по-своему калечены и многого по-прежнему не видим. Цитирую Вас: «нет предмета для актуализации национальной воли». Вот ЭТО беда! Перестали хотеть. Не хотим выживать, продолжать род. Какая «идеология» при этом нужна??? Работать не хотим, иметь друзей. Куда дальше? Во дворе прибраться, для церкви что-нибудь сделать, самообразованием позаниматься, поучиться профессии новой. Да мало ли. Какая \"политика\" из таких людей выйдет? Я в данном моменте поддерживаю Булова.
Еще обращусь к А. М. Что это у Вас за «безусловная правота А. Проханова», не понимаю? Это чтоб в союзе с Березовским революцию делать? Полно, Проханова и газету «Завтра» все знают. Газета хорошая, но чтоб «безусловно правильная»…
  Сергей Григорьев    03.04.2006 15:54
Андрей!
Мне труден язык философа, да и прочитал я статью всего один раз за какой-нибудь часа полтора. Но то, что я сумел понять, меня очень взволновало. Статья чрезвычайно актуальна и глубока по вопросам, в ней поднятым. У тебя неблизкая мне манера письма (и мысли): ты как бы на ощупь пытаешься определить проблемы, которые разумом просто так решить невозможно. И нащупывание дает возможность начать решать, заполняет полную пустоту и растерянность при подходе к осмыслению сегодняшней ситуации.
Первые слова, что приходят на ум: я очень благодарен тебе за эту статью. Отлично сформулировано про смерть политики. Я как-то так пытался говорить об этом, но надо мной смеялись, потому что я сам ничего не понимал и только сейчас, после прочтения твоей статьи, решаюсь соображать в этом направлении.
Маленькое замечание или уточнение: "живая драматургия духа, относимая к своему времени" может относиться только и исключительно к традиции прошлого. Никуда от этого не деться. Поэтому не так бессмысленны попытки реконструкции домостроя сегодня. Это не значит, что они обязательно дадут плоды, но, в любом случае, начинается чаемая тобой "живая драматургия", как в театре, от "гардероба" что ли.
Наша старая традиционность вся проникнута Православием. Моё поколение ничего не может дать вашему, кроме одного: мы не можем жить без традиции, без штампов, мы негодны ни для какого творчества, мы негодны ни для какого примера вам. Но если вы не прислушаетесь к нам, не захотите понять, много потеряете и придется вам начинать сначала (а возможно этим займется уже и другой народ).
Примеры простые. Если девчонки перестанут носить платочки и платья в храме, от этого все потеряют также, как если священники будут служить в джинсах. Если в квартире будете иметь собак, как это не тривиально, особачитесь.
Удручает, что происходит в наших храмах: и старой традиции нет, и новой нет, а, как ты верно подметил, подмена, игра и в то и другое. При этом в формирующейся пустой традиции в центре нет Христа, Его Тела и Крови.
Раньше причащались редко, но хоть не ходили в рабочей одежде к причастию. Прости.
Спаси Бог.
  Сергей Григорьев    03.04.2006 16:04
Под традицией я понимаю то, что является подпоркой вере. Для верующих и ищущих спасение – вспомогательным средством для противостояния искушениям.
Пример. Как только я отпустил бороду, мне стало трудней грешить глазами – помимо религиозного чувства греха, мне стыдно перед людьми, что я, верующий и…
Для воцерковленных людей, не ищущих спасения, – утешительное чувство принадлежности… Для них следование традиции есть средство идентификации, общего ориентира в жизни.
Для неверующих, коих всегда было и будет в обозримом будущем большинство, – удержание от скотства.
Творят традицию лучшие люди общества, те, кто являются примером для окружающих. Если православные станут таковыми для русского народа, то народ постепенно примет внешнюю сторону того образа жизни, которым живут верующие.
Традиция начинается в церкви, с поведения в храме, во время богослужения.
На наших сегодня глазах творятся новые традиции. И далеко не всегда в центре становящегося традиционным в храме поведения, является Евхаристия, Святые Дары, а затем – покаяние, благоговение и пр. Всё перечисленное действует не только явно, но и опосредованно, через формально повторенные действия. То есть пускай юноша перекрестится по инерции, формально. Все равно это благотворно для него. Лучше, чем если бы он сделал «козу».
Если в православных семьях сейчас будет много детей, и дети окажутся успешными для своих сверстников, то это в следующем поколении проявится. И т.п.
Вывод. Если хочешь помочь возрождению Отечества, ходи на воскресную литургию в самом лучшем своем костюме и в голландской белой рубашке (или ещё в чём, я не очень знаю, но главное – в лучшем, в каком в дорогой ресторан раз в год ходят).
Если так будут одеваться все окружающие, наша жизнь станет порядочнее.
Современные люди, входя в квартиру к друзьям, не знают, что сказать и мнутся. Если мы будем говорить: «Мир дому сему» и если это будет соответствовать нашему реальному желанию мира, то это станет модным-общепринятым. А в таком обществе, то есть хоть немного упорядоченном , значительно легче спасаться верующим, ищущим спасения, чем в хаотичном или в обществе безнравственных традиций.
Ведь мы за каких-нибудь три поколения дважды традиции сменили. Сейчас мы находимся в первобытном обществе. Сейчас традиция реально творится. Какой она станет? Пока (именно в таком порядке) — советско-западная-православная. Чушь какая-то.

Страницы: | 1 | 2 | Следующая >>

Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика