Русская линия
Русская линия Олег Платонов19.10.2006 

Русское сопротивление на войне с антихристом
Из воспоминаний и дневников. Глава 15

Предисловие
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 63

Мои путешествия. — С рюкзаком по Северу. — Мезень. — Пинега. — Каргополье. — Онега. — Белое море

Со второй половины 70-х годов мое сознание постоянно будоражило стремление познать Россию. Хотелось сделать это не просто по историческим книгам, которых я к 25 годам проштудировал множество, а наяву, практически самому увидеть и оценить результаты ее духовной и материальной культуры, поклониться православным святыням и достопамятным местам. Еще живы были люди, родившиеся в конце XIX века, часть из которых сохраняла в себе дух русского православного царства.

Более чем на десятилетие жизнь моя превратилась в восхитительные путешествия по определенной, созданной мной программе. В зимние месяцы я подготавливался к очередному путешествию по старым книгам и путеводителям. Составлял маршрут, продумывал последовательность. А летом в течение 2−2,5 месяцев шел по этому маршруту со своими спутниками, чаще всего это были мои жена и мой верный товарищ и помощник Георгий. Сначала путешествовал пешком с рюкзаком, потом появилась машина. В общей сложности прошел более 3 тыс. километров пешком и более 200 тыс. (по счетчику) на машине, сам сидя за рулем. [1]

От Каргополя по Онеге до Кий-острова и Соловков, по Мезени и Пинеге до родины св. Иоанна Кронштадтского, по Печоре и старообрядческим скитам — начав с севера, я пошел на юг, постепенно расширяя свои пути на запад и восток, не пропуская ни одной общерусской святыни, монастыря, достопамятного места.

Вся Великая Россия — от Приднестровья, Буковины, Закарпатской Руси, Малороссии, Белоруссии и Прибалтики до Урала, Сибири, среднеазиатских степей, Закавказья и Крыма — открывала мне свои просторы и исторические судьбы. Русский народ, осваивавший эти территории в течение четырех тысячелетий, вложивший в них свои подвиг и труд, кровь и пот, виделся мне в терновом венце страданий и унижений, но вместе с тем — в ореоле непостижимого духовного совершенства.

Именно эти путешествия окончательно определили мою жизнь. Не будь их, я был бы иным и вряд ли написал свои главные книги о русской цивилизации. Путешествия вдохнули в мое исследование «Россия во времени и пространстве» настоящую жизнь, наполнили его богатым фактическим материалом.

Первые большие путешествия в течение 4 лет я провел на Север — Северную Двину, Великий Устюг, Архангельскую область, Соловки и Кий-остров. Потом по бассейнам рек Онеги, Пинеги, Мезени, Печоры. Ночевали в заброшенных деревнях, где жили несколько старушек, а то и вообще никого не было, только охотничьи сторожки с печками-времянками и сеном вместо кроватей. Шли по заброшенным, давно заглохшим дорогам, частично заросшим кустарником и даже деревьями. По старым картам начала ХХ века здесь значились густонаселенные села и деревни, стояли прекрасные деревянные храмы. Мы проходили через давно заросшие пепелища с остатками разобранных фундаментов. Надо всем этим звенели мириады комаров. От деревянных храмов, отмеченных в старых географических описаниях, осталось не более 5 процентов. Большая часть была «раскатана» большевиками на коровники или дрова, часть сгорела от запустения и недосмотра. Первое ощущение — чувство тяжелого ранения — и в теле, и в душе. Но именно здесь, на Севере, сохранилось то, что давно было потеряно в центральных областях России — мировоззрение Святой Руси с ее культом православной веры, добротолюбия, нестяжательства, соборности и патриотизма. Его носители были, как правило, древние старушки, перенесшие огромные испытания, но сохранившие в себе и веру, и доброту, и удивительную незлобливость к своим мучителям, поломавшим их жизнь.

«Явреев», с которыми они сталкивались в 20-е годы, бабушки жалели за злобу и зацикленность на выгоде. Было в этой жалости что-то эпическое в тональности отношения Ильи Муромца или Дробрыни Никитича к Жидовину. По Северной Двине в 20-е годы разъезжали целые отряды «жидов», закрывавшие церкви и увозившие лучших мужчин в тюрьму. Среди этих «жидов», по рассказам бабушек, были и китайцы, и латыши. Но самыми жадными были «явреи».

С бабушками из Святой Руси мы подолгу разговаривали, пили чай, останавливались у них на ночлег. В их двухэтажных деревянных домах не было мужчин, но было очень чисто. Даже оставаясь одни, бабушки не переставали драить свои деревянные полы, мыть окна, ухаживать за огородом. Они сами кололи дрова, топили печь, чаще всего, были искренне рады нам, пришедшим из другой жизни. Их мужчины в большинстве своем упокоились далеко от родных мест — кто во время репрессий 20−30-х годов, а большинство в Великую Отечественную войну. Русский Север, большую часть которого занимала Архангельская область, начинавшаяся с буквы «А», и его мужчины в числе первых были мобилизованы на фронт, где в большинстве своем погибли при наступлении немцев. Даже в заброшенных деревнях сохранялись литые бетонные полосы с длинным списком мужчин, погибших на фронте. Чаще всего то было перечисление трех или четырех одних и тех же фамилий с разными инициалами, но каждая фамилия перечислялась множество раз.

Все эти бабушки были православными, но с 20−30-х годов, «когда явреи закрыли храмы», потеряли возможность посещать службы. На огромных пространствах, порой на 500 и более километров служила только одна церковь, в которую по большим праздникам невозможно было попасть из-за столпотворения верующих. Так, на весь Каргопольский край действовала только одна церковь. То же самое было на весь Мезенский край и на Печоре. Каждый из этих краев по территории был не меньше крупных европейских государств.

При бездорожье и почти полном отсутствии автомобильных дорог в бассейнах рек Пинеги, Мезени и Печоры сообщения между отдельными районами велись с помощью маленьких самолетов и вертолетов. Лететь на них было страшновато, каждый раз казалось, что они вот-вот развалятся, но, к радости пассажиров, они благополучно касались земли. Летали они низко. Из иллюминаторов открывались бескрайние, эпические просторы с полноводным реками, несущими свои воды на Север.

Для большинства бабушек из Святой Руси передвижение самолетом или вертолетом на пенсию в 18 рублей в месяц было не по карману, и поэтому они вынуждены были молиться либо дома, либо в тайных скитах, обитатели которых жестоко преследовались советской властью, хотя в отдельных случаях на них закрывали глаза. Из-за отсутствия церквей службу вели возле закрытых часовен или крестов. Одна из авторитетных старушек читала Евангелие, все молились и крестились. На Пасху собирались ночью со свечами и в 12 часов ночи совершали крестный ход вокруг креста. Детей крестили сами старушки: прочитают молитву «Верую», приложат крест к устам младенца и все. Одно из таких крещений в лесу у остатков почитаемой, давно закрытой церкви, я видел сам.

Многие годы при большевиках большинство мужчин и женщин после окончания сельхозработ, с октября по апрель, направляли на лесозаготовки. Жили в лесу в одном бараке, мужчины и женщины, в том числе семейные пары. Даже в православные праздники никого не отпускали на службу. Каждый был обязан заготовить не менее 40 кубометров древесины. Работали ручными пилами. За кубометр платили 80 коп, за сезон зарабатывали 40−50 рублей. Отказаться от такого труда было невозможно под угрозой тюрьмы. Что важно отметить. Многие десятки жителей северных мест, рассказывавшие мне одну и ту же историю лесозаготовок, которые по своей сути были посуровей египетского рабства, не проклинали своих мучителей, а относились к этим «трудам в лесу», как к испытанию, данному свыше, души их не озлобились и не ожесточились.

Почти каждый день новое место ночевки. Сколько их было! Названия пройденных деревень звучат, как народная музыка — Пустозеро, Холмогоры, Архангельск, Чухчурьма, Куроостров, Сия, Матигорье, Ненокса, Сумский погост, Рикасово, Лявля, Лешуконское, Палащелье, Коинос, Чучепала, Нисогорье, Юрома, Титлява, Кимжа, Мезень, Тимощелье, Лампожня, Долгощелье, Пинега, Вонга, Кулой, Веркола, Шардомень, Лавелы, Кеврола, Едома, Немнюга, Каргополье, Ратонаволок, Зачачье, Тойма, Красноборск, Белая Слуда, Цывозеро, Кулига Дракованова, Пермогорье, Уфтюга, Шоломля и многие, многие другие.

На родину св. Иоанна Кронштадтского в село Суру на берегу реки Пинеги мы пришли с рюкзаками за спиной. Договорились со старушкой о ночлеге, положили вещи и сразу же направились к месту, где родился великий русский святой. В 1899 году еще при жизни на средства праведного был возведен Иоанно-Богословский монастырь, построены школа, дома для крестьян. При нашем посещении в селе и окрестностях жили потомки Иоанна Кронштадтского по его сестре Дарье. Один из них, Николай Александрович Малкин, был бригадиром на лесозаготовительном участке. Нам рассказывали, что все потомки святого были трудолюбивы и честны.

От монастыря остались только фрагменты, но главный собор, законченный строительством в 1914 уже после смерти святого, уменьшенная копия собора, в котором праведный служил в Кронштадте, был заложен в присутствии самого Иоанна, который, по преданию, сказал: «Освятить я его вам освящу, а служить в нем вы не будете». Так и получилось. Жители рассказывают, что при закрытии монастыря не обошлось без «явреев», которые с особой ненавистью относились к памяти святого. Собор перестроили, организовали там клуб с танцами. У крестьян отнимали книги, подаренные Иоанном Кронштадтским, его изображения. «Явреи» специально приезжали из Пинеги и распускали о нем гнусные слухи, о его якобы корыстолюбии и «распутной жизни». Но крестьяне не верили им, молились святому. Паломники со всех концов России постоянно еще до 1917 шли на место рождения святого. Не прекратилось это и при большевиках, в 20−30-е годы.

Двоих странников к Иоанну Кронштадтскому встретил и я в начале 80-х годов. Они были из окрестных мест. На полном серьезе рассказывали, что Иоанн Кронштадтский был захоронен не в Петербурге, а здесь, в Суре, на территории монастыря. Якобы гроб его привезли ночью на пароходе и спрятали в подвале монастыря (!).

В окрестностях Суры на реке стояла часовня Николая Чудотворца, построенная по обету и почитаемая всеми окрестными крестьянами. Власти несколько раз жгли ее, но крестьяне восстанавливали. Когда я там был, часовня представляла собой небольшой срубчик и крест, к которым были привязаны разные платки и одежды, принесенные сюда по обету.

Уже стемнело, когда мы пришли к бабушке Александре Николаевне, у которой остановились на ночлег. Допоздна пили чай со сковородниками (лепешки со сметаной). На столе были грибы, морошка, вареная картошка — обычная еда северных мест. Разговоры о вере, о старой жизни, порушенной «яврейской властью», о «египетских» лесозаготовках. Темы одни и те же всюду, но каждый раз новая черта в понимании событий, которые происходили здесь после.

Вернувшись из Суры в Пинегу, мы пешком пошли в Красногорский Богородицын монастырь, расположенный на высокой горе, с которой открывается восхитительный вид на изрезанную островами реку Пинегу и безбрежные еловые леса. Основанный в 1603 году, монастырь был славен чудотворной иконой Грузинской Божьей Матери. В монастыре было три храма и каменные стены с башнями. После советской власти остались только руины одной церкви и два каменных здания, в которых в нищенских условиях жил «контингент» дома-интерната для психически больных. Запах помоев и нечистот. У алтаря главного храма был похоронен сосланный сюда Петром I любовник царицы Софьи князь Василий Голицын, мечтавший установить в России западные порядки.

Недалеко от монастыря около 60 пещер протяженностью 20 километров, стены покрыты толстым слоем кристаллического льда. В пещере течет ручей, вход время от времени сужается, приходится проползать. Но сказочный мир, отражающийся при свете фонаря, манит идти дальше.

Возвращаемся в Пинегу, а оттуда около 200 километров в Артемиево-Веркольский монастырь, основанный в XVI веке на месте обретения мощей святого праведного Артемия Веркольского (+ 1544). Перед 1917 в монастыре было шесть храмов. Успенский собор освящал святой праведный Иоанн Кронштадтский. В 1919 в собор пришли еврейские большевики и объявили о его закрытии и организации в нем коммуны. Бабушки из Верколы рассказывали мне, что, по преданию, мощи святого Артемия были спрятаны в тайном месте. Монахов, протестовавших против закрытия монастыря, пинежские чекисты расстреляли прямо во дворе. Коммуна, созданная в монастыре, просуществовала недолго. Созданная из числа сельских люмпен-пролетариев, она переехала на территорию монастыря со своими домами, которые зимой «раскатали на дрова», а сами поселились в кельях, выгнав на мороз оставшихся монахов. Проев все монастырские запасы, продав и пропив инвентарь, строители социализма разошлись в разные стороны, до неузнаваемости испоганив православную святыню. Впрочем, потом на их место пришли новые коммунары. Эти, говорят, жили здесь до 30-х годов. Позднее в разрушенном монастыре организовали дом для престарелых, а затем детский дом и трудовой лагерь.

На другом берегу, напротив монастыря, в селе Веркола жил писатель Ф. Абрамов, незадолго до нашего приезда умерший в Ленинграде, но завещавший похоронить себя рядом с домом на берегу Пинеги. Писатель пользовался любовью своих односельчан, многие из которых стали прототипами его произведений. Образы романов Абрамова оживали на моих глазах, некоторые бабушки спорили, кого именно из них Абрамов описал в своем романе «Братья и сестры» — о тяжелой судьбе русских крестьян Пряслиных. В осиротевшем доме писателя, похороненного во дворе, мы встретили его вдову Людмилу Владимировну. Долго слушали ее рассказы об этом замечательном человеке, много раз стоявшем на краю смерти, служившем в контрразведке «СМЕРШ». После войны Абрамов был в числе тех, кто бросил вызов еврейскому засилью в русской литературе. Многие еврейские космополитические критики травили писателя, клеветали на него, стремились замолчать его великое творчество, не позволяли ему печататься. Еврейских критиков раздражало, что многие называли Абрамова совестью русского крестьянства.

Как давний почитатель творчества Абрамова я с горечью узнал от его вдовы, что ему не дали написать главную книгу своей жизни. Это должен был быть большой роман, события которого начинались в XIX веке. В диалогах ссыльных социалистов с крестьянами он хотел отразить тот, до сих пор неразрешенный, спор между простым русским православным народом и атеистически и прозападно настроенной интеллигенцией, которая в конце концов завела Россию в тупик.

В двух километрах от Веркольского монастыря находится село Ежемец, в котором родился святой Артемий. Там сохранилось несколько домов и разоренная комсомольцами церковь. В начале 80-х она была своего рода обетной часовней. К ней шли православные со всей округи, молились, просили помощи у святого Артемия. Все пространство разоренной церкви завешано платками, платьями, просто холстами, расшитыми крестами. На месте, где раньше был иконостас, разбитый комсомольцами, несколько поврежденных икон с частично утраченным красочным слоем. Внутри храма было несколько женщин-паломниц и пожилой крестьянин. Одна из женщин читала молитвы, остальные крестились и клали земные поклоны.

С Пинеги мы отправились на реку Мезень, пройдя сначала через село Лешуконское, стоявшее на одном из притоков реки Вашки. Деревянные мостовые. Неторопливая северная речь. Жизнь почти в другом измерении. Некоторые старушки как будто из XVII века. В этих местах в отличие от Пинежья бани топят главным образом по-черному, дым выходит не в печную трубу, а в отверстие в крыше. После баньки из жбана хорошо нацедить в берестяную кружку кислого кваса. Многочасовые разговоры с бабушками о старой жизни. Выпив рюмку винца, они охотно пели песни, которые передали им далекие предки. В Лешуконском был народный хор, состоявший не только из бабушек, но и из их очаровательных внучек. В местечке Шумпала устраивались праздники народной песни. В этих местах у старушек сохранилось множество еще довоенных, а может быть, и дореволюционных деревянных коробов (вроде сундучков для хранения вещей), туесков, лукошек, прялок, мисочек, ложек. Некоторые с характерной мезенской росписью. Часть этих изделий бабушки мне дарят, польщенные моим восхищением этими сказочными действиями. Набираю целый короб таких изделий, тщательно упаковываю и отсылаю посылкой в Москву. Замечательные вещи народных мастеров из этой и других посылок, отправленные мною из северных путешествий в Москву, до сих пор радуют мой глаз и являются источником вдохновения.

Из Лешуконского идем на поиски Ущельского монастыря, основанного соловецким монахом Иовом в начале XVII века. Место, где построили монастырь, находилось при слиянии трех рек — Езеги, Вашки и Мезени. С момента освоения этих дремучих лесов русскими людьми Ущелье было центром Мезенско-Печорского края, куда сходились все местные пути сообщения и по суше, и по воде, а рядом через Лешуконское проходила легендарная Тайбола — зимний путь через замерзшие болота, соединявшая Сибирь с центральными областями России.

Много дней мы шли вдоль великой реки Мезень (ее протяженность около тысячи километров). Мезенский край, почти в два раза больше Швейцарии, до 1917 года был хранителем коренной русской культуры, заповедником православного мировоззрения. На его территории действовало более тысячи церквей и часовен. Преимущественно деревянные, многие из которых являлись выдающимися произведениями искусства. Подавляющее большинство всего этого великолепия было уничтожено в первые два десятилетия советской власти. Мезенские бабушки рассказывали, что в конце 20-х годов по деревням ходили летучие чекистские отряды, изымавшие зерно, убивавшие мужчин, увозившие с собой девушек якобы на учебу в город. Они устраивали поджоги церквей, убивали священников, кидали в костры иконы. Руководили этими погромами мезенский и лешуконский райкомы комсомола, где «первую скрипку играли «явреи» (рассказ старожилки из Кимжи).

Во время моего путешествия Мезенский край был малонаселен, сотни километров, проделанные мной по этому краю на вертолетах и самолетах (обычно Ан-24), оставили в памяти бескрайние леса и болота, извилистые речки и голубые озера, иногда чудом сохранившиеся деревянные церкви на месте давно заглохших деревень, с заросшими дорогами и только изредка — дымок над избушкой охотника.

Отдельным большим путешествием было движение по реке Онеге на Белое море. Шли пешком или плыли на сплавных катерах. Онежский край в полтора раза больше территории уже упомянутой мной Швейцарии, а своими красотами ничуть не уступает ей. Эти места в глубокой древности были освоены новгородцами.

В числе первых святынь Каргопольского края идем поклониться местам, связанным с подвигами святого преподобного Александра Ошевенского (1427−1479), одного из столпов русского монашества. Преподобный основал монастырь, получивший его имя, на берегу реки Чурьяги. Ошевенская обитель стала одним из центров освоения этого края русскими. Она воспитала сонм великих подвижников Православия, святых основателей северных обителей, в частности преподобного Пахомия Кенского — учителя святого Антония Сийского.

Как мне рассказывали старожилы, монастырь был закрыт после революции. Монахов выгнали. По всей округе большевики «собирали пьяных и непутевых», из которых образовали коммуну. Монашеское имущество и запасы растащили. Постоянно варили самогон и пьянствовали, а когда нечего стало продавать, коммунары разошлись, а в монастыре устроили школу, воспитанников которой преследовали всяческие несчастья. Мощи преподобного вывезли неизвестно куда, иконы XVI—XVII вв.еков на подводах отправляли для продажи за границу. Часть сооружений монастыря была полностью разрушена, другая превратилась в руины. Тем не менее паломники в монастырь продолжали идти. С некоторыми из них я разговаривал. Именно они рассказали мне о судьбе монастыря после 1917.

Через Няндому приходим в древний русский город Каргополь (известен с XIV века). От 17 церквей и 2 монастырей сохранилось только несколько поврежденных строений. Зато есть действующая церковь Рождества Богородицы (XVIII век) с сохранившимся иконостасом. Бабушки шепотом сообщают, что следующий действующий храм через 500 км в городе Онега на Белом море. Жалуются на притеснения верующих.

Устраиваемся на постой к Марии Григорьевне (83 года) в комнате прямо под крышей. Идем вдоль Онеги. По ней без конца идет сплав леса. Берег усыпан стеклом от битых водочных бутылок. Мужики пьют «по-черному». В центре закрытые соборы, рядом с ними танцплощадка, на реке купаются дети под мат пьяных мужиков.

Узнаем, что с 30-х по 60-е годы в Каргополе был лагерь, в котором сидело около 10 тысяч человек. Атмосфера его долгие годы отравляла жизнь горожан. Лагерные вертухаи, в том числе из местных, чувствовали себя вроде «избранного народа». Их не любили, но они являлись организованной силой, которой почти невозможно было противостоять.

По нашему маршруту лагеря прежде были в Пуксоозере (Мехреньлаг — более 10 тысяч заключенных), в Плесецке (Онеглаг — около 20 тысяч заключенных) и в Кодино (Сороклаг — 40−50 тысяч), наконец, на Соловках (СЛОН — в отдельные годы до 70 тысяч заключенных). С остатками этой огромной лагерной империи мы постоянно сталкивались в атмосфере тех мест, так же как впоследствии в Карелии и на Печоре. Здесь почти физически ощущалось разложение. Тысячи безымянных могил вокруг заброшенных лагерей, сотни покинутых деревень и заглохших дорог. В этих местах часто встречали бичей (по-современному бомжей), живших в заброшенных домах, нигде не работавших, промышлявших случайными заработками и воровством. В редких деревнях непременные рассказы о беглых заключенных. При нас в районе Пуксоозера ловили такого беглеца и после долгих поисков застрелили. В одном из сельсоветов в Плесецком районе на стене извещение — ориентировка на двух беглых со сроком по 10 лет. Они убили охранников, переоделись в их форму и с оружием захватили машину. В таких условиях идти глухим лесом не самый лучший выбор. Однако возвращаться назад не хочется. Идем рядом с Лекшмоозером. На берегу Челмоозера осматриваем место — тут в XIV—XV вв.еках (по разным источникам) стоял почитаемый по всей округе Кирилло-Челмогорский монастырь. Название монастырь получил по имени преподобного Кирилла Челмогорского (1286−1368), совершавшего свои духовные подвиги в этих местах. Он проповедовал Христову веру среди чуди (финнов). Всю свою жизнь он посвятил крещению язычников, и к его кончине в каргопольских краях не осталось ни одного некрещеного язычника. Столетия русские люди шли к святым мощам преподобного. С приходом богоборческой власти монастырь стал одной из первых жертв еврейских большевиков. Закрывать обитель приезжали из Каргополя. Чтобы не допустить кощунства, собралось много народа из окрестных мест. С целью разогнать их вызвали чекистов. У монахов отобрали вещи и пищу, выгнали в лес. Одну церковь разобрали на кирпич. В другой поселили рабочих, разный пришлый сброд. Во время одной из пьянок случился пожар, перекрывший дверь. Все богоборцы сгорели. С особой ненавистью крушили колокольню, чтобы ее обрушить, пригнали трактор. Во время того кощунства громадный колокол обрушился, похоронив под собой богоборцев.

Самыми интересными природными местами в Каргополье мне показались окрестности Лекшмозера и Кенозера. Обогнув Лекшмозеро, с севера идет по возвышенным местам, можно сказать, гора, с которой открываются восхитительные лесные просторы. Пройдя через Хижгоры с деревянной церковью, усталые, но довольные приходим в Порженский погост. Дорога ведет полями, усыпанными большими валунами. Красота мест необыкновенная, и вот перед нами деревянный храм (XVII век) с колокольней, обнесенной деревянной оградой. Подходим ближе и видим, как все обветшало и требует срочной реставрации. Но на десятки километров вокруг этого чуда никого нет. Невдалеке от погоста остатки некогда большого села Порженское. Сейчас людей в нем нет. Выбираем себе избу и ложимся спать прямо на полу, кинув под себя немного сена.

Ранним утром встаем, умываемся в озере. На траве и деревьях густая роса. Обвязываем ноги пленкой, накидываем на себя непромокаемые плащи и начинаем путь на Кенозеро. В начале ХХ века через Порженское проходила дорога из Пудожа, к нашему времени дорога заросла. Мы шли по пояс в густой росистой траве, роса падала с деревьев. И если бы не пленка, в которую мы были закутаны, сразу бы намокли. Двенадцать километров по заглохшей дороге, мириады комаров и мошки были нам как бы испытанием на пути в древнерусский рай — неожиданно перед нами открылись какие-то неестественные голубые просторы Кенозера. С глубокой древности жители этих мест жили особой обособленной жизнью. Кенозеро стало местом духовных подвигов преподобного Пахомия Кенского (1450−1525), основавшего здесь Спасо-Преображенский монастырь, в котором принял иночество преподобный Антоний Сийский. Многие исследователи второй половины XIX — начала ХХ века отмечают особый дух этих мест, сохранивших многие традиции и обычаи старины, былины, необычно красивые деревянные храмы, часовни, обетные кресты, резные крестьянские дома. Даже в начале 80-х годов, когда я пришел в эти места, они остались в моей памяти как один огромный музей под открытым небом. В поведении жителей сохранялись доброжелательность и приветливость, а в голосах здешних женщин — гармоничная музыкальность. Конечно, и в этих места орудовали еврейские большевики, но каким-то чудом они не смогли вытравить из окрестностей Кенозера дух Святой Руси. Наверно, нигде на Русском Севере не сохранилось столько часовен и обетных крестов на окраинах деревень, вдоль дорог у источников и мостов, в рощах. Жители этих мест чтут старину. Это относится не только к церквям и часовням, но и к так называемым Священным рощам — отголоскам святынь еще языческих времен. В Священных рощах нельзя было рубить деревья, среди которых стояли часовни. Возле этих рощ устраивались гуляния молодежи, а рядом у воды проходили ночные купания. Судя по всему, в языческие времена здесь стояли капища богов, впоследствии замененные христианскими часовнями. На Кенозере особым почитанием пользуется Священная роща у деревни Шишкино. Посреди рощи часовня-сруб. Место это вызывает благоговейный трепет.

Двигаясь по Онеге, я, конечно, не мог не сделать крюк, чтобы посетить места, где прошли несколько лет моего детства — поселок Плесецк. Удивительно, но здесь мало что изменилось. Сохранился дом, где мы жили, и школа, в которую я пошел в первый класс. А школа (образец деревянного модерна начала ХХ века) стояла заброшенной с открытыми окнами и входной дверью. В классах обломки парт. В широком коридоре, где проходили линейки и отмечались праздники, — на полу разорванные книги «классиков марксизма-ленинизма» и среди них учебник «Основы коммунистического воспитания». Листаю: год издания относится как раз к тому времени, когда я здесь учился. Из углового класса несется пятиэтажный мат — несколько страхолюдных мужиков распивают водку.

Одно из самых восхитительных воспоминаний этого путешествия — движение на сплавных катерах к Белому морю. Рев мощных машин, с которыми соперничает только шум порогов, глухие заросшие берега с деревьями, свисающими на обрывах. Десятки километров никакого жилья и только иногда остатки заброшенных деревень и церквей, у некоторых сказочные бочковидные крыши. Места становятся еще глуше.

В одном месте Онега делает петлю, шум порогов резко усиливается и сразу же за поворотом открывается храм с бочковидной крышей. Здесь на речном мысу под высоким холмом в XV веке была основана Емецкая Благовещенская пустынь. В начале XVI века здесь некоторое время жил святой Антоний Сийский, написавший для монастыря икону Благовещенья. С давних времен условия жизни в пустыни были очень суровы, выдерживали их только истинные подвижники. С приходом большевиков монахов выселили. В 20-е годы пытались организовать здесь коммуну, но вскоре все «коммунисты» разбежались. В конце концов возник дом инвалидов, который мы и застали. Все, кто способен, работают и получают деньги. Кто в коровнике (6 коров), кто с лошадьми (5 лошадей — пашут землю), кто в пекарне (хлеб очень вкусный). В интернате свои пахотные земли, свое мясо, молоко, овощи и картофель. Поддерживаются чистота и порядок. В бывшей церкви склад. Сохранился монастырский колокол XIX века. Между инвалидами и персоналом почти дружеские отношения. Хвастаются: «У нас каждый день кино».

Ранним утром с сожалением покидаем Пустынь, на прощание мне в рюкзак суют большую буханку хлеба, за ночлег денег не берут. И снова идем — по деревням — Ярнема с двухэтажными избами, Усоры с шатровой часовней, Турчасово — три ряда крупных северных домов с красивейшей деревянной церковью XVIII века, Пияла — деревянный храм, Чекуево — храм и колоритные северные дома, Непеля и Мудьяга — с деревянными храмами и резными домами и много других деревень.

Все перечисленные места до 1917 года были процветающими селами, в каждом из которых было несколько храмов и часовен, стояли богатые дома. От прежнего великолепия остались только фрагменты. 20−30-е годы перевернули жизнь северных крестьян. Церкви были закрыты, а многие разрушены, священники угнаны в лагеря или расстреляны. Еврейские большевики, обещавшие золотые горы, превратили этой край в пустыню.

Ближе к Белому морю Онега из-за порогов становится несудоходной. Снова идем пешком.

В городе Онеге впервые после Каргополя встречаем действующий храм, и тот на кладбище. Древний поморский город с деревянными разбитыми мостовыми выглядит запущенным. Много пьяных. В центре очередь в полкилометра в винно-водочный магазин. Огромной толпой управляют три милиционера. В одни руки дают бутылку водки.

Рядом плещется Белое море. На море в 15 километрах от города стоит сказочный Кий-остров, а не нем знаменитый Крестный монастырь, заложенный в XVII веке патриархом Никоном.

Кий-остров манит нас, но попасть туда нелегко — он считается частью запретной пограничной зоны. Идем в милицию получить разрешение. Отказывают. Идем к винной очереди, советуется с мужиками. Тут же за 6 рублей договариваемся с одним из них, и уже через два часа на его моторной лодке прибываем на Кий-остров. Тут же мужики устраивают нас, нелегалов, на квартиру к знакомому.

Кий-остров состоит из отшлифованных до блеска морской водой гранитных плит и редкой растительности. В летнюю теплую погоду плиты разогреваются, и лежать на них настоящее блаженство. Ощущение такое, как после хорошей парилки в бане. Кости словно размягчаются, отшлифованный гранит словно прилипает к телу, не отпуская от себя. Монахи здесь лечили больных от внутренних воспалений. Большевики монахов выгнали, церкви взорвали, при нас они стояли в руинах. После войны на острове устроили дом отдыха. При нас им заправлял некто Бахмутов, художник по профессии, передавший часть своих полномочий жене, полной даме начальственного вида, чувствовавшей себя настоящей хозяйкой. Наше блаженство на острове кончилось через три дня, когда она пришла в хибарку, в которой мы жили, и потребовала разрешение на проживание, обещая в противном случае сдать нас пограничникам…

Примечания:

1 — Чтобы описать все мои путешествия по России, понадобилось бы несколько больших книг, а в этой книге я рассказываю только о некоторых впечатлениях, о моих исканиях и встречах.


http://rusk.ru/st.php?idar=110632

  Ваше мнение  
 
Автор: *
Email: *
Сообщение: *
  * — Поля обязательны для заполнения.  Разрешенные теги: [b], [i], [u], [q], [url], [email]. (Пример)
  Сообщения публикуются только после проверки и могут быть изменены или удалены.
( Недопустима хула на Церковь, брань и грубость, а также реплики, не имеющие отношения к обсуждаемой теме )
Обсуждение публикации  


Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика