О «литературщине», иронии и постмодернистком сознании

Слово покаянное перед Великим Постом

«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется», — эти строки Тютчева — вспомнились как призыв к особому трезвению для публично выступающих людей, после того, как со мной произошла история, о которой я хочу рассказать. Хочу поделиться грустным опытом, который был приобретен мной, как одной «из типичных представительниц православных писательниц» за последний год.

Связан этот опыт с написанным мной предисловием к книге Майи Кучерский «Современный Патерик». Точнее сказать, сначала была написана статья, она была опубликована в журнале «Православный Летописец Санкт-Петербурга». А потом издатели (в урезанном виде, что существенно изменило смысл статьи) поместили ее в качестве предисловия к книге, которая сразу же приобрела репутацию скандальной. Вернее, и среди духовенства, и среди мирян мнения резко разделились. Одни считали (как и я писала в предисловии), что именно такие книги с «шоковой терапией» нам и нужны сейчас, другие же утверждали, что книга Кучерской — поклеп на верующих и церковь, кто-то даже говорил, что эту книжку (весь ее тираж) нужно сжечь.

Так как последние высказывания отличались очень неспокойным, агрессивным духом, а порой носили чисто личный характер (некоторые персонажи себя узнали и обиделись), то это казалось мне, как автору предисловия, критикой, не заслуживающей внимания. Ну что это за критика, когда в лоб утверждают: «Кучерская не наша раз она закончила Калифорнийский университет. Автор — лазутчик внутри церкви и пр.». И никакой серьезной аргументации, сплошные эмоции.

Но, как теперь понимаю, неслучайно в то же время, когда разыгрывались споры вокруг книги Кучерской (и мне казалось, что я не имею к ним никакого отношения), произошла история, которая заставила меня задуматься. История эта касается другой знаменитой ныне «православной писательницы» Юлии Вознесенской. Два года назад мне пришлось «приложить руку» к ее все возраставшей славе: интервью с ней, снабженное восторженными комментариями было перепечатано многими православными изданиями. Не отрекаюсь, мне действительно понравилась и до сих пор нравится книга Вознесенской «Кассандра или приключение с макаронами», «Ланселот» понравился уже меньше. «Посмертные приключения» я, сознаюсь, не дочитала до конца. А вот две последние книги вызвали резкое неприятие. Я написала в Берлин письмо, в котором довольно-таки подробно объясняла, действительно уважаемой мной за острый ум и живость воображения писательнице, что ее последние книги — это «литературщина на духовные темы». Она мне ответила, что так считаю только я, а больше никто так не думает, она получает только благодарные отзывы, и ее повести собираются даже экранизировать.

За последний год ряды «православных писательниц» пополнились новыми именами, художественная литература на православные темы стала модным чтением для многих православных. Опять-таки мне, как будто бы на первых порах включившейся в это новое движение, не видно было в нем никакой духовной опасности. Все нормально — «новому поколению нужны новые книги» — так я представляла ситуацию. Но вот однажды из уст одного из книжных распространителей, когда я покупала у него книгу В. Крупина «Повести последнего времени», я услышала: «Да зачем тебе это. Это неинтересно, это не Кучерская», я вдруг как — будто бы проснулась. А потом, когда стала читать замечательные, переполненные болью за Россию, написанные народным сочным языком, населенные такими дорогами персонажами, как наши уходящие бабушки и дедушки, повести Владимира Алексеевича Крупина, вдруг явственно поняла — все-таки я с ним и с этими героическими и несчастными стариками, а не с новыми «православными писательницами», и не хочу и не могу уютно себя чувствовать в «эпохе постмодерна», в которой живут герои новых повестей.

После этого самоопределения пришло решение, что если я так ошиблась, то лучше мне вообще больше ничего не писать. И не писала. Но вот один умный и ответственный человек как-то сказал мне: «Ваше предисловие к книге, ваши интервью, а еще ваше издание книги архимандрита Августина о митрополите Никодиме (Ротове) (об этом особый разговор) были публичными поступками (я добавила: «Легкомысленными», он согласился), и хорошо бы публично же объясниться. Без особых эмоций, спокойно разобраться, почему вы ошиблись и что думаете по этому поводу теперь.

Вот что я могу сказать теперь, после того, как попыталась разобраться в ситуации с новой православной литературой.

Причин для эйфории от чтения названной выше книги Ю. Вознесенской, книги М. Кучерской, некоторых глав из книги архимандрита Августина (Никитина), написанной в тоне, порой очень близком к тону книжки Кучерской, было несколько. Первая: казалось, что наконец-то появилось живое слово без привычных штампов (к которым я первая привержена), слово о нашей современной жизни, а не о временах древних, слово, обращенное к молодежи, к подросткам, не занудное, не нравоучительное, а веселое и легкое. Казалось важным и то, что молодежь услышит обличение некоторых церковных лиц из уст верующих, и это хорошо, хуже, если они услышат обличения от врагов церкви.

Вторая: мне лично новое направление понравилось еще и тем, что в нем чувствовался «груз образованности», культурные подтексты, широкий кругозор, скрытые цитаты, тонкие ассоциации и прочие атрибуты «посмодернисткой литературы» и все это в сочетании с «православной ориентацией автора»!

Третья: мне просто по-человечески были симпатичны авторы всех вышеназванных книг, нравилось, что можно говорить на одном языке, не напуская «показное смирение», вернее смиреннословие, нравилась их активная жизнь, стойкость в испытаниях и умение «посмеяться над собой», да и вообще относиться ко всему с привычной для нашего поколения ироничностью.

Четвертая, вытекающая из третьей: мне казалось, что наконец-то мы сбросили «маски показного благочестия» и стали в литературе такими, какие мы есть на самом деле, правдиво и критично посмотрели на себя, на окружающих. Перестали сюсюкать, «елейничать», а вернулись к «общечеловеческому языку», который понятен не только церковным людям, но и «широкому читателю».

Что же заставило меня усомниться во всей вышеизложенной апологетике? Просто после чтения книги Крупина (так уж вышло, что именно она меня отрезвила, и именно ее мне предложили, как антипод «нового направления православной литературы») я еще раз перелистала «пререкаемые книги». И обнаружила простую вещь — это все «литература» или, говоря народным языком «красное словцо». Тут вспомнились слова старца Софрония (Сахарова) о том, что когда он писал книгу о прп. Силуане Афонском, он очень боялся все превратить в литературу, а в одной из бесед с братией отец Софроний сказал, что есть опасность превратить духовную жизнь в литературу. В вышеназванных книгах именно это и происходит.

Я не заметила этого при первом чтении, а теперь обнаружила, что в книге Кучерской наши старцы: отец Николай (Гурьянов), отец Павел (Груздев), блаженная Любушка превращаются в персонажей литературного произведения. Их слова и действия вписываются в контекст всей книги, особенно при ее новом оформлении, как простите меня, «рассказы о чудаках» (или «чудиках», о которых писал Шукшин), ведь выбраны именно моменты юродствования из жизни старцев и преподнесены, в соответствующем всему повествованию, стиле. Такой жанр занимательных историй существовал в мировой литературе, но это никак уж не патерик…

При втором чтении книги я обнаружила, что все герои Кучерской живут в особом постмодернистком мире, где все относительно, потому что все может быть названо, описано, да так, что ничего между строчками не вставишь, — картина получается самодостаточная, законченная, ни глубина, не нужна, ни высота, ни движение. Пространство анекдота, только основные персонажи не Чапаев или Брежнев, или чукча, а священники.

Хотя я бы не стала так уж яростно ругать автора книги «Современный Патерик», как делают ее критики. И совсем не хочу сменить апологетику на полную дискредитацию. Ведь Кучерская проявила те тенденции в нашей церковной жизни, которые давно уже появились, и за это уже ей нужно сказать спасибо.

У нас нет такого благоговения и простодушия, которое было в наших отцах и дедах, пришедших к вере после военных испытаний. Мы по воспитанию своему, в силу того, что выросли в раздвоенное время (грубо говоря, наше тогдашнее состояние можно было выразить поговоркой «всегда держать кукиш в кармане» — и в институте, и на работе, и в отношениях с многими людьми) в большинстве своем люди ироничные, критиканствующие. Придя в церковь, мы как будто избавились от этой привычки. А теперь, когда стали узнавать разные «закулисные истории» или, потеряв розовые очки неофита, видеть в настоящей церковной жизни не только розы, но и шипы, привычная ирония проснулась в нас. Нам кажется, что при помощи иронии легко сражаться с пошлостью, с неправдой, это защитная реакция всякого интеллигента — тонко, иногда незаметно для окружающих «простачков» пошутить над собратьями и их «недалекостью».

Кстати, один батюшка, прочитав книгу Кучерской, сказал: «Да каждый священник-исповедник десять таких книг мог бы написать. Но зачем это нужно? Нам нужно только каяться и стараться потихоньку меняться, а не насмехаться над собой и другими». Да, теперь на простой вопрос — зачем это нужно? — я бы не смогла предложить в ответ апологетические доводы, а сказала бы: «Для литературы, для отображения в литературе нашего постмодернисткого сознания». Нужно, как памятник истории, наше отражение в слове.

Так же, увы, я сказала бы и о последних книгах Ю.Вознесенской. Писательница оправдывала себя тем, что пишет русский вариант «Анти — Гарри Поттера», но скорее получилось наоборот, — вариации на тему… и тоже в русле «литературщины». Все, что было написано Вознесенской, исходя из личного опыта, из общения с людьми, которых она с такой любовью изобразила в «Кассандре», имеет под собой реальную жизненную почву, читаешь — и веришь ей. А то, что вызвано стремлением превратить в литературное описание духовную реальность, (ведь одни из действующий лиц светлые и темные духи) опять-таки вписывается в постмодернисткое сознание или является его порождением. И, недаром, в последних книгах ирония сквозит на каждом шагу, описание героев, их мыслей, чувств и действий пронизано ироничностью

Книгу архимандрита Августина (Никитина) о митрополите Никодиме (Ротове) по большому счету нельзя ставить в один ряд с произведениями «православных писательниц», но все-таки ее объединяет с ними все та же ирония, которая обличает в батюшке принадлежность к тому поколению, которое выросло с «кукишем в кармане». Потому простых православных людей резанул по сердцу именно тон повествования (это мне пришлось услышать от многих, как редактору книги). Теперь я увидела еще и то, что по сути дела книга отца Августина — это не чисто научное, а тоже художественное произведение, почти роман, потому, например, покойный митрополит Антоний (Мельников) превратился в персонаж, в типаж, в котором подчеркнуты какие-то одни стороны личности, а другие вообще не названы, забыты или не увидены. Такими же «законченными художественными образами» являются на страницах книги отца Августина некоторые из ныне здравствующих священников.

Нам известно немало книг, в которых рассказывается, об очень непростой церковной жизни в Советском Союзе (вспомним, например, большой труд Краснова-Левитина или многочисленные воспоминания о тех годах), часто мы можем найти в этих книгах разоблачения, нелицеприятную правду о церковных деятелях, но иронии в них мы не найдем.

Ценность работы архимандрита Августина (которая, кстати, во втором издании будет втрое больше по объему, и в ней уже будет преобладать документальность, а не личностный момент) ни в коем случае не отменяется, но и она в свете вышесказанного во многом является «памятником литературы эпохи постмодернизма». Или, попросту говоря, превращением жизни в литературу.

В назидание всем нам — самой себе в первую очередь — напомню о том, как великие наши писатели мучились от того, что они жизнь превращают в литературу. И о том, что наивысшей похвалой для них было (так было от Гоголя до Блока и до того же Крупина в наше время): «Это больше, чем литература».

А еще напомню слова апостола Иоанна Богослова: «Горе тому, кто забудет первую любовь свою», Апостол имел в виду первое чистое горение сердца, обретшего веру. Тогда его не могла коснуться ирония, тогда все вокруг были хорошими, а если в чем-то ошибались, то их жалели, и все равно любили.

«Ирония — демоническое оружие» написал в одноименной статье Александр Блок. Теперь это так очевидно: при помощи иронии, тот, кто владеет этим оружием, разбивает нас, православных, на партии, группировки, направления, отнимает у нас наше прошлое, настоящее и будущее, превращая все только в «слова, слова и слова» — в литературу с законченными типажами-персонажами. Так, незаметно для самих себя, мы сами в обычной своей жизни становимся персонажами и других так воспринимаем, как сказал другой поэт: «Весь мир — театр, а люди в нем — актеры». Вопрос только в том, чью пьесу мы играем, боясь быть (какими были прежде) искренними, простодушными и по-детски верующими людьми.

«Горе тому, кто забудет первую любовь свою».